Евгений Войскунский - Очень далекий Тартесс. Роман

Павлидий убрал улыбку с лица.

Государственные дела не оставляют мне времени для повседневного наблюдения за поэзией - это, как известно, поручено Сапронию. А он, как мы видим, и сам попадает под власть заблуждений. Чего же удивляться тому, что произошло на вчерашнем состязании поэтов? Взять хотя бы стихотворение Нирула…

- Помню, - сказал Аргантоний. - Стихи местами не отделаны, но основная мысль - прославление моего имени - выражена удовлетворительно.

- Мой ученик, - поспешно вставил Сапроний.

- На слух все было хорошо, - тихо сказал Павлидий. - Но я взглянул на пергамент Нирула и сразу понял, что он опасный враг. Он раздвоил, Ослепительный, твое имя. Он написал в одной строке «Арган» и перенес на другую «тоний».

В палате воцарилась зловещая тишина. Сапроний грузно рухнул на колени и пополз к царю.

- Всюду враги. Всюду преступники, - огорченно сказал Аргантоний. - Покоя нет. Ты отправил Нирула на рудники?

- Сегодня же отправлю, - ответил Павлидий.

- Не торопись. Торопятся те, кто спешит. А в государственных долах спешка не нужна. Надо судить его. Перед народом.

- Будет исполнено, Ослепительный.

- Встань, - сказал царь Сапронию. - Твоя преданность мне известна. Но за едой и развлечениями ты перестал стараться. Мне доложили, что ты держишь в загородном доме одиннадцать кошек. Я, кажется, ясно определил в указе, кому сколько полагается.

- Наговоры, Ослепительный! - взвизгнул Сапроний. У него сегодня был черный день.

- Пять котов и шесть кошек, - спокойно уточнил Павлидий.

- Хоть и люблю я тебя, Сапроний, а никому не позволю. Лишних кошек сдать!

И царь принялся за тыкву, варенную в меду, тщательно оберегая бороду от капель.

Горгия провел в обеденную палату тот самый мелкозавитой щеголь, что встречал его корабль.

Щеголь звали его Литеннон - заранее растолковал греку, как следует подползать к царю. Горгий на миг растерялся: но торжественному случаю он надел праздничный гиматий, обшитый по подолу красным меандром, а каменные плиты пола были нечисты от кошек. Однако размышлять не приходилось: подобрав гиматий, он стал на колени и пополз к царю.

Аргантоний милостиво принял подарки - куски янтаря и египетский душистый жир. Велел сесть.

- Фокея - союзник Тартесса, - сказал он, ощупывая грека взглядом. Медленно взял с блюда кусок мяса.

Кошки, тесня друг друга, потянулись к нему с ненасытным мявом. Но царь протянул кусок Горгию.

- Отведай. Мясо укрепляет силы. Я хочу знать, почему не стало видно в Тартессе фокейских кораблей.

Горгий сказал, что Фокея по-прежнему дорожит союзом с Тартессом, но на Море возникли большие опасности. Тут он подумал немного, припомнив выкрики давешних глашатаев, и добавил:

- Конечно, все знают, что Карфаген - ощипанная цапля на кривых ногах…

Аргантоний хмыкнул, оторвал для грека еще кусок мяса. Заговорил о чем-то с Павлидием.

За последние дни Горгий уже привык к звучанию тартесской речи, а тут, как ему показалось, разговор шел не по-тартесски. Слова шипели, как весла в кожаных уключинах. «Особый язык для себя придумали?» - подивился Горгий.

- Дошло до меня, - сказал царь, перейдя на греческий, - что ты хочешь выменять свои товары на оружие из черной бронзы. Так ли это?

- Фокея в опасности, великий басилевс, - осторожно ответил Горгий. - Персы собираются пойти на нас войной, потому и велено мне привезти из Тартесса оружие. И если у нас будет оружие из черной бронзы…

- Ослепительный, - сказал верховный казначей Миликон, не дав Горгию договорить, - грек не знает наших законов…

- Сапроний, прочти купцу закон, - велел царь. - В греческом переводе.

Поэт встал, нараспев произнес:

- Теперь, фокеец, ты знаешь. Закон на то и составлен, чтоб его знали, - сказал Аргантоний.

Придворные восхищенно зашептались. Царь откинулся на подушки, потирая живот обеими руками, лицо его исказила гримаса: видно, начиналось жжение. Павлидий подал ему чашу с водой, но Аргантоний оттолкнул ее и поднялся.

- Миликон, - сказал он, - поможешь греку в торговле.

Он удалился, сопровождаемый кошками. Павлидий вышел вслед за ним.

В галерее Венценосной Цапли царь оглянулся, недовольно буркнул:

- Ну, что еще? Покоя от вас нет.

- Грек лжет, Ослепительный, - доложил Павлидий. - Он сказал моим людям, что, опасаясь карфагенян, прошел Столбы безлунной ночью. А как известно, этими ночами стояла полная луна…

- Утомляешь ты меня, Павлидий. Если грек - карфагенский лазутчик, то займись, им. А мне не докучай. Эй, усыпального чтеца ко мне!

После ухода царя придворные почувствовали себя свободнее. Сапроний быстро доел баранину, выпил вина и, не отирая жирных губ, придвинул к себе тыкву в меду. Миликон, перебирая холеными пальцами бородку, шептал что-то на ухо ученому Кострулию, а тот хихикал, поводя вокруг острыми глазками.

Горгий сидел, не притрагиваясь к еде, и не знал, что делать. Уйти без разрешения было неприлично, оставаться - вроде бы ни к чему.

Наконец черные глаза Миликона остановились на нем.

- Не хочется в такую жару заниматься делами, - лениво сказал верховный казначей, - но что поделаешь, грек: царь повелел заняться тобой.

Горгий учтиво наклонил голову.

Сапроний оторвался от еды, засопел, остановил на Горгий тяжелый взгляд.

- Послушай, грек, - сказал он, - много ли в Фокее поэтов?

- Есть у нас певцы-аэды, - ответил Горгий. - А много ли их, не знаю, господин, не считал.

- Многочисленность поэтов идет во вред власти, - высказался Сапроний. И без обиняков добавил: - У меня кончился запас египетских благовоний. Умащиваться нечем.

- Чтобы тебя умастить, - насмешливо заметил Миликон, - надо извести столько жиру, сколько иному хватит на год.

Кострулий захихикал.

- Если бы это сказал не ты, светозарный Миликон… - недобрым тоном начал Сапроний.

- То ты бы немедля написал стихотворный донос, - закончил, смеясь, Миликон. - Знаю я тебя. - Он поднялся, стряхнул с одежды обглодки. - Идем, грек.

- Господин, - обратился Горгий к Сапронию, - у меня есть немного египетского жира. Если позволишь, я…

- Завтра вечером, - перебил его толстяк, - приходи в мой дом по ту сторону стены. Я пришлю за тобой раба.

Горгий поспешил за Миликоном, соображая на ходу, хватит ли для поэта двух амфор жира или придется пожертвовать три. Видно, этот пузатый - влиятельный человек при дворе, ничего не поделаешь, надо быть с ним в хороших отношениях.