Николай Rostov - Фельдегеря генералиссимуса

Да, точно, — сперва они сели, а потом уж и Жаннет к ним подсела. При этом она не преминула в карты императора Наполеона посмотреть — и засмеялась. У него в карточном веере четыре козырных туза бубновых было!

Бутурлин с князем Андреем сели напротив «воскресшего» полковника Синякова.

— Я несказанно рад, что вы, Петр Владимирович… живы! — горячо заговорил юный князь с ним. — Очень. — И сладко, как только он один умел, вздохнул. Вздохнуть-то он вздохнул, но и ущипнул сам себя. Видно, не поверил, что полковник ему не во сне, а наяву явился.

— Вашими молитвами, князь, жив, — ответил старичок — и укоризненно посмотрел на Бутурлина — и сказал ему строго: — Не заслужили вы, милостивый государь, ее! Нет, не заслужили!

— Кого не заслужил? — улыбнулся Бутурлин. — Молитвы? — Он опять готов был шутить над полковником.

— Жаннет не заслужили. Вот кого! — торжественно ответил полковник Синяков.

— Разумеется, — согласился Бутурлин. — Где уж мне, конногвардейцу, ее заслужить! Но надеюсь, Петр Владимирович, до нее дослужиться!

— Василий! — дерзко крикнула Жаннет по-французски. — Опять за старое?

— Избави Бог, Жаннет, — улыбнулся Бутурлин. Он тоже был несказанно рад, что полковник жив. — Мы с Петром Владимировичем твои высокие достоинства восхваляем. Правда, господин полковник? — И Бутурлин своими глазищами посмотрел на прелестную Жаннет.

— Что с тобой… проказником, — засмеялся господин полковник, — поделаешь? Ничего!

— Ваша светлость! — вдруг возвысил свой голос над столом граф Ипполит. — Я протестую! Ваш офицер учинил мне некий диктант перед обедом.

А ведь, действительно, учинил. Верное слово нашел дипломат.

Офицер провел графа в караульную комнату, пригласил сесть за стол и сказал ему: «Князь Николай Андреевич просит вас, господин граф, не отказать ему в любезности… написать письмо следующего содержания!» — и стал диктовать текст письма.

Граф привычно взял в руку гусиное перо, обмакнул его в чернильницу — и застрочил своим превосходным почерком.

Через минуту он опомнился.

Текст письма совпадал слово в слово с текстом его письма к государю!

«Что, граф, — спросил его офицер, — не успеваете?» — «Нет, успеваю», — ответил граф. «Тогда продолжим», — усмехнулся офицер.

Пришлось графу продолжить.

И в самом деле, не мог он отказаться написать это письмо.

Хватило ума не отказаться. А вот сообразить, зачем это письмо заставили его еще раз написать — и расписаться под ним своим полным именем (государю он послал письмо анонимно), ума не хватило.

Вот и стал протестовать — да как! Во всеуслышанье.

Хотел содрогнуть, напугать старого князя?

Наверное.

Но не содрогнул и не напугал.

— Христофор Карлович, — обратился старый князь к своему секретарю, — сличили почерк?

— Сличили, — ответил секретарь и добавил: — Совпадают!

— Так что же, граф, — засмеялся старый князь, — вы протестуете? Вам не диктант мой офицер учинил, а допрос. — И он возвысил голос: — Что же вы думали, я вам спущу, что вы на меня доносы пишите? Нет, не спущу. — И добавил насмешливо с издевкой: — Теперь ваше письмо по всей губернии гулять пойдет. Вот посмеются, как вы опростоволосились! Как сами себя и выдали, племянник мой любезный.

— Что же вы, граф, — гадливо зашептал ему на ухо управляющий, — не могли государю чужой рукой свое письмо написать?

— Но это еще не все! — продолжил старый князь. — В том письме вы мне подвиги некие приписали. Нет, мне славы вашей не надо! Ведь это ваши подвиги, граф. Ваши же люди разбой на дороге учинили.

— Позвольте, ваша светлость! — вскричал граф Ипполит.

— Нет, не позволю. Впрочем, — обратился он к Христофору Карловичу, — дадим последнее слово подсудимому?

— Непременно, ваша светлость, надо дать, — сухо ответил Христофор Карлович. — Думаю, он еще что-нибудь про себя нам расскажет, чего мы и не знаем. — И обратился к графу Ипполиту: — Говорите. Мы вас внимательно слушаем.

Все, разумеется, затаили дыхания. Но мне особенно интересно было наблюдать за Жаннет и за Диком Рузвельтом, то бишь за Порфирием Петровичем.

Жаннет сидела спокойно за столом. Правда, один раз она больно весьма пнула под столом ногой Порфирия Петровича, так как он в некое волнение вошел сильное — и потому неуместное для американца — и тем самым чуть не выдал себя. Хорошо, что никто его этого волнения не заметил. А в этом волнении он пребывал почти весь обед. Все друга своего Боба Вашингтона спрашивал. Разговор то на русском, то на французском шел, а то и на английский — перескакивал. А капитан в отставке в них, кроме, разумеется, русского, не силен был. Вот Селифан и переводил ему. Переводил, скажу сразу, точно, но порой и некие фантазии себе позволял, вводил своего друга Дика в заблуждения и в волнение. Он же ему все по-английски переводил!

Разумеется, старый князь был осведомлен, что Дик и Боб никакие не американцы, но ему пока не до них было. С ними он потом «разберется»!

Думаю, у вас тут же возник вопрос: «А зачем тогда наша «француженка» в коленку его пнула? О какой такой его «безопасности» пеклась?»

Отвечу на сей ваш вопрос без утайки. Разумеется, ни о какой его безопасности она не думала — и не пеклась. В коленку его она пнула совершенно с другой целью.

С какой?

А вот на этот вопрос я позволю себе вам не ответить. И не потому, что сам не знаю, а потому, что это, как любил говорить наш историк Ключевский, коренной вопрос моего романа. А на такие вопросы, как утверждал тот же историк, у каждого должен быть свой ответ, т. е. у меня, у вас, любезный мой читатель, и у Порфирия Петровича. И они, уверяю вас, разные! Ведь это есть коренной вопрос не только моего романа, но и всей Истории нашей России. И я не шучу. Вы сами это поймете и сами на этот вопрос ответите, когда мой роман до последней, как говорится, точки дочитаете.

— Письмо к государю не я написал, — заговорил на французском языке граф Ипполит. — Что же касается тех лошадей, из-за которых вы меня, ваша светлость, в разбойники записали, то их мне ваш управляющий продал. — И он саркастически посмотрел на старого князя.

Естественно, сказав последнее, он думал, что все поймут его правильно (не зря же он так улыбнулся старому князю).

К сожалению, не все его поняли «правильно», а улыбку его сочли за дерзновенную и неуместную!

А управляющий при этих словах аж побелел весь — и выкрикнуть что-то даже пытался, но ему выкрикнуть не дали.

Кто не дал?

Граф Ипполит не дал. Он тоже под столом ногами своими пинался.

— А чьи же люди на дороге разбойничали? — негодующе спросил Христофор Карлович. Улыбка графа его чуть ли не в гнев ввела.

— Не знаю… чьи! — ответил граф Ипполит — и это был его первый промах.