Николай Rostov - Фельдегеря генералиссимуса

— Тонко подметил… шельмец… остзейский! — воскликнул Павел Петрович. — У нас, на Руси, любили уток пострелять — и не как-нибудь, а влет, чтоб шмяк об землю! Ну а я каков? — не без гордости добавил Чичиков. — Я еще тоньше перевел их английскую игру слов в нашу шутку. И не только… Впрочем, это лишнее. Продолжим.

Простите, сэр, что я невольно вслед за русскими взял шутливый тон. Но, согласитесь, смех так заразителен. Не пошутить ли и нам, сэр, тем более, что есть для этого повод?

В декабре месяце сего года генералиссимус вознамерился перехватить письмо своего государя к Бонапарту. Зачем? Как русские говорят, Бог весть! Но думаю, что у него большие резоны на это. Ведь не просто перехватить он вознамерился, а своего курьера со своим письмом потом к сему французскому коротышке отправить. В курьеры он определил некого драгунского ротмистра Маркова.

P. S. Что генералиссимус в сем письме написал, пока нет возможности узнать. Сие письмо в тайнике у князя Ростова лежит.

Жду Ваших дальнейших указаний

Т. К.

— Тот самый Т. К.? — воскликнул я. — Дайте посмотреть.

— Да, тот самый. Смотрите, — равнодушно ответил Чичиков. — Эти, надеюсь, буквы английские вы на русские буквы переведете.

Да, там именно стояли эти две английские буквы: T и K! Я успел их разглядеть. А белый лист таял, растворялся прямо в моих руках. А Павел Петрович был донельзя серьезен и, я бы сказал, даже сумрачен.

— Вот теперь главу мы эту закончили — сказал он мне. — И отправляемся в гости к графу Ипполиту… Куда вы? — остановил он меня в дверях.

— Так вы же сказали, едем в гости к графу Ипполиту Балконскому.

— Я образно выразился, а вы меня буквально поняли. Граф давно умер, а имение его сожгли еще в 1905 году. Да, кстати, забыл! Этот Т. К. еще копию карты Суворова к сему документу приложил.

— Она у вас?

— Нет, она у англичан. А сама карта Суворова до сих пор под грифом «совершенной секретности» пребывает. Так что, — развел он руками, — ничем не могу вам помочь!

- А если по памяти вы мне ее нарисуете?

— Не могу! Не видел я этой карты. Да если бы видел, я — человек не военный, — что в ней мог увидеть, что запомнить? Были бы другие карты (вы понимаете меня — какие?), я бы вам их в мельчайших подробностях описал! — И он вздохнул так сладко, так по-детски, что в голову ко мне пришла шальная мысль: «А спрошу-ка врасплох — вдруг проговорится!» — и я спросил:

— Так это вы Маркова в карты обыграли?

— А кто же еще! — ответил он возмущенно. — Ой, — всплеснул он руками, — проговорился! — И дико захохотал.

— Вот сколько я вам эпиграфов надиктовал! — засмеялся Павел Петрович. — И все вроде бы в разные стороны глядят. А ведь нет! Они глядят на все четыре стороны, как наблюдатели князя Ростова с воздушного шара глядели, чтобы охватить весь окоем нашей жизни.

— Так у вас эпиграфов всего три! Где четвертый? Или он — наш этот разговор?

— Нет! Сейчас и четвертый будет!

— Иди ты! — засмеялся я, когда Павел Петрович продиктовал мне этот эпиграф. — Разве так он написал в своих «Мертвых душах»?

— Так то в «Мертвых душах», в первом томе! — резонно возразил он мне. — У него и второй том был. Вот в нем он дал ответ, куда наша Русь понеслась. Сжег он этот том, правда. Из-за этого ответа сжег!

«Гусар» — слово легкое, воздушное. «Драгун» же — слово тяжелое, даже угрюмое, но в то же время — основательное. Такие же, подстать словам этим, гусары и драгуны наши! Первые — будто одним воздухом любви питаются, а пьют исключительно шампанское одно, чтобы в себе эту легкость и воздушность еще больше взвить — и лететь перышком от одного дуновения, куда глаза глядят. А глаза их глядят обычно на барышень!

Драгуны тоже, конечно, на барышень смотрят, но сломя голову не летят, а основательно подходят, так сказать, с мушкетным прицелом: есть ли приданое — и хорошее ли оно? И насчет выпивки у них другое понятие. Шампанское почем зря не хлещут. Водку предпочитают — она основательней и весомей им кажется. К тому же после водки похмелье хотя и тяжкое, но можно рассолом огуречным поправить; а после шампанского — только шампанским лечится. Накладно, однако!

Таким, в полном смысле этого слова, драгуном был Марков. Угрюмый, тяжелый в походке и в словах.

Выпить, разумеется, любил. Но знал в этом толк. Мог выпить, не хмелея, ведро целое, а при случае — и больше.

Что, спросить, за случай?

Обыкновенный случай — деньги в кармане.

В долг он никогда не пил. Считал, что лучше не похмелиться, чем в долг денег взять. Ведь долг возвращать — хуже этого самого похмелья! Да и эти самые «случаи» ему сами в руки шли. В карты играл — и почти всегда удачно. Нет, шулером он не слыл, хотя мог передернуть карту или карточного мошенника за руку схватить. У него на них, мошенников, глаз наметанный был!

— Один момент, — остановил я словоизлияния Павла Петровича. — Вы же собирались о Пушкине эту главу написать!

— А не надо было меня вчера на слове ловить. О драгуне… кто его в карты обыграл, спрашивать! Вы думаете, это вы меня поймали? Нет-с, это я вас поймал! В карты его обыграть, знаете, кто меня надоумил? Нет? Так я вам скажу.

— Не надо мне говорить. Я без вас знаю. Христофор Карлович приказал вам обыграть Маркова в карты! Нет разве?

— Да вы, я вижу, далеко пойдете, — рассмеялся Павел Петрович. — Третий день у нас всего живете, а уже так обо всем осведомлены, что пора вас, как и Пушкина, в столовую залу пригласить — да и рядышком с ним усадить! Шучу, шучу, — тут же добавил Павел Петрович. — Рано вас еще с Пушкиным усаживать… с гением нашим сравнивать. Извините, но честно скажу: не ровня вы ему! А обыграть в карты драгуна меня Александр Сергеич надоумил. И больше я об этом и слова не скажу. Без комментариев, как американцы говорят. Так на чем же мы остановились? Так-с! «У него на них, мошенников, глаз наметанный был!» — прочитал он на экране дисплея и сказал: — А начнем-ка мы эту главу заново, подсократим ее чуток. — И стал диктовать.