Маргарита Полякова - Курляндский гандикап

Я был доволен и собой, и получившейся аферой, пока не повстречал Энни. Она настолько соответствовала моим взглядам на идеальную женщину, что я сразу заподозрил неладное. А затем, понаблюдав за ней, убедился, что здесь действительно что-то не так. Мда. Кажется, с возрастом сообразительности у меня не слишком прибавилось. Разумеется, все в Европе, кого только интересовал этот вопрос, знают, что наши отношения с Анной разладились. И не подложить мне любовницу было бы полной глупостью с их стороны. Поэтому меня интересовал только один вопрос — кто же это успел первым?

Черноволосая, фигуристая, с пронзительными серыми глазами, Энни выглядела гораздо моложе заявленного возраста в 25 лет. А я, даже поняв, что эта дама из себя представляет, не стал отворачиваться. Во-первых, Энни действительно была в моем вкусе. Нравились мне такие дамы — не слишком худые, с приятными округлостями, и (главное!) не глупые. А во-вторых, ко мне могут подвести шпионку и другим способом. Такую, которую я никогда не смогу заподозрить. Оно мне надо?

Нет уж. Пусть думают, что я клюнул. Нужно только узнать, кто хозяин той райской птички, в чьи сети я, якобы, попался. Чтобы понять, какую именно дезинформацию ей следует гнать. И да, сейфов для себя нужно заказать побольше. И приучаться хранить там даже самые ничтожные, ничего не значащие бумажки. Я принимаю участие в жестокой игре под названием «Большая политика». А это значило, что нужно быть максимально осторожным.

Хм… но если на меня пошла охота, то и к Анне наверняка попробуют подобраться! И чтобы исключить всяческие недоразумения я приставил нескольких соглядатаев к собственной жене. Была у меня такая мысль, что охлаждение наших отношений связано с тем, что Анна завела себе любовника. Но, похоже, ей действительно этого не требовалось. Супруга с удовольствием устраивала бесконечные королевские приемы и балы, но в кавалерах ценила исключительно восхищение издалека и умение говорить комплименты.

Я слегка успокоился, но наблюдение не снял, периодически меняя людей, наблюдающих за женой. Неприятностей лучше не ждать, их лучше предотвратить. Нам с Анной некуда деваться друг от друга, так что всю оставшуюся жизнь придется поддерживать видимость хороших отношений. И мы, кстати, оба делали для этого все возможное. Понятно, что чужие соглядатаи быстро узнали правду, но приличия были соблюдены.

Я и любовницу не стал выставлять напоказ, как это любил делать Людовик. Вот еще! Я не испытывал к Энни и сотой доли той привязанности, что когда-то питал к Гертруде. Это был просто приятный способ сбросить напряжение, снизить раздражительность и получить от жизни удовольствие. Вот и сейчас, отдыхая на огромном ложе (постелью данного монстра просто язык не поворачивается обозвать), я чувствовал, как повышается настроение, а мозги начинают лучше работать.

Пожалуй, сегодня стоит выкроить время и сделать то, о чем меня давно уже просит жена — навестить Тринити-колледж. Анна не раз и не два бывала в курляндской Академии, и теперь хотела организовать нечто наподобие в Ирландии. Разочаровывать я ее не стал, но если честно, даже не надеялся что-то кардинально изменить. Это свою Академию я строил «с нуля», и сам диктовал правила. А тут все уже отлажено, имеет глубокие традиции и освящено временем. А ломать через колено — это не мой метод.

Тут лучше поставить грамотного руководителя. И я, естественно, вспомнил о Гюйгенсе. Тот, правда, начал жаловаться на то, что здоровье его ухудшилось, и что в его преклонные годы (64 уже стукнуло!) путешествовать вредно, но я был упрям. Обещал лучших врачей, всемерную поддержку и приличное финансирование. Да и потом… погрузившись в дела, Гюйгенс, наверняка, и думать забудет обо всяких болячках. Я даже пообещал издать его «Космотеорис» за свой счет!

Короче, Христиан не устоял. А при встрече со мной даже прослезился. Дескать, эвон в какого правителя превратился мальчик, которого он когда-то наставлял. Я, разумеется, польстил ученому, сказав, что его вклад в мое воспитание бесценен. Короче, обычная светская болтовня. Однако Гюйгенс, похоже, с возрастом стал очень сентиментален, и снова расчувствовался.

— Ваше высочество… как редко сильные мира сего вспоминают своих наставников и бывают им благодарны, — покачал головой Христиан.

— Мне повезло встретить на своем пути самых образованных людей нашего времени, — дипломатично улыбнулся я. — А вы обладаете редким даром. Вы всегда могли разглядеть талант там, где остальные оставались слепы.

— О, да! Таланты я чувствую! — не стал скромничать Гюйгенс. — И желаю вам представить весьма интересного молодого человека, которому хочу составить протекцию. Поверьте, он прославит и колледж, и вас, и всю Ирландию.

— И кто же это? — удивился я. Что-то не вспоминалось мне ни об одном великом ирландском ученом. Может, у него просто не было шанса проявить себя, и история не сохранила его имени?

Передо мной склонился светловолосый и светлоглазый молодой человек примерно 25-26-ти лет. Округлое лицо, внимательный взгляд и довольно консервативная одежда. Скажу честно — никаких ассоциаций в моей голове не возникло. До тех пор, пока Гюйгенс не представил мне своего протеже.

— Ваше величество. Позвольте вам представить. Блестящий эссеист, неплохой поэт и беспощадный критик. Джонатан Свифт.

Парень снова поклонился, что позволило мне не потерять лица и своевременно поймать отвалившуюся челюсть. Вот это ничего себе! Об этом персонаже я совершенно забыл. Да и годы его жизни совершенно не отложились в моей памяти. А он, оказывается, мой современник! Это я удачно зашел… Более ядовитого пера мне не найти при всем желании!

Оказалось, что Свифт учился в Тринити-колледже, который закончил всего лет семь назад. Джонатан получил степень бакалавра и, судя по его завуалированным отзывам об учебе, пожизненное скептическое отношение к научным премудростям. (Что, безусловно, говорит о местном качестве обучения, да). Ну, это Гюйгенс быстро исправит. Тем более, что Свифт в прошлом году получил звание магистра в Оксфорде. Глупо же разбрасываться ценными специалистами! А в том, что наука — не пустые заумности, а конкретные изобретения, Джонатан быстро убедится.

Свифт уехал в Англию сразу, как только началась заварушка, не получившая в нашем варианте истории названия «Славная революция». Долгое время он обретался в качестве секретаря у сэра Уильяма Темпла, но при дворе Якова особых перспектив не светило. Ну а тут нарисовался весь из себя просвещенный я. Слава о курляндской Академии гремела по всему миру. И хотя многие открытия ученых считались спорными (а то и вовсе еретическими), не признавать их значимость было просто невозможно.