Константин Кураленя - Шаман-гора

После ухода начальства расходившийся народ никак не желал укладываться спать. Все стали требовать от Степана продолжения рассказа о его генеалогическом древе.

— Я-то не против, мужики, но как на это посмотрют ваши бабы? Не будут они мне чинить препятствиев?

— А им-то чего?

— Как это чего? Вы-то не спите. До кустов утаешно не проползёшь, — серьёзно промолвил казак.

Около костров вновь раздался смех.

— Да, казак, на войне и в бою такие люди нужнее всего, — серьёзно проговорил Ефим. — А пока ведай без опасениев. Со своими бабами мы как-нибудь управимся.

— Ну, тогда я спокоен, тогда слухайте: «Дали, значит, наши воины татарам жару. А куда ты с луком и копьём на огневой припас попрёшь? Много сибирской землицы под себя взяли. Но чуют, что без России не удержать им эти земли. Вот и снарядил Ермак посольство на Москву к царю Ивану.

А во главе того посольства поставил свого верного атамана Ивана Кольцо. Велел передать он, что вместе со своими другами взял на копьё Сибирское царство и готов сдать его без всяких условиев царским воеводам. Ибо должна прирастать земля русская.

Ну, царь-то, конечно, обрадовался. Моего прадеда простил.

Вину с него снял. Наградил всех соответственно и при Сибирском царстве так и оставил. Ну, а когда вернулся Кольцо на Сибирь, то пошли меж атаманами неурядицы. Кто больше дани взял. Кто больше полону захватил. Кто саблю востру чаще других в ножны не вкладает. Вот так поодиночке и пали они в сибирских землях.

От предательства, от гордыни непомерной и зависти людской.

А семя их крепко корни пустило и дале махнуло. А на Даур мой прадед Данила Кольцо пришёл ужо с Василием Поярковым. Да так и остался в этих землях навечно. А я уж тут и народился. И как есть являюсь потомственный казак, а не то что пришлые иногородние, которых его превосходительство генерал-губернатор Муравьёв своей волей в казаки записал».

— Это как? — невольно перебив Степана, поинтересовался я.

— А ты что не знаешь? — изумился тот.

— Так я же прямиком с России-матушки, — напомнил я ему.

— А, — махнул он рукой, — почитай десять годков назад его превосходительство приказал всех нерчинских работных людей да часть бурятов и тунгусов записать в казачье сословие [8] По приказу Муравьёва в 1851 году из трёх русских, двух бурятских и одного тунгусского полков было создано Забайкальское казачье войско. А в 1858 году появилось и Амурское казачье войско, из которого в 1889 году выделилось Уссурийское. .

«А молодец-то каков, — подумал я о Муравьёве, — на голом месте из подручных средств создал приграничный оборонный комплекс из потомственных военных. А ведь русскому человеку много не надо. Дай ему льготы, пообещай прекрасную жизнь в необозримом будущем, и он горы свернёт».

С такими мыслями я благополучно уснул.

Подняли нас, как всегда, ни свет ни заря. Молодёжь вернулась из ночного возбуждённая и весёлая. Мне подумалось, что к концу нашего путешествия редко какая молодка останется без приплода. Лето. Река. Романтика. Новые знакомства… Меня самого уже не единожды уговаривали повечерять на зорьке. Но я боюсь. Чёрт его знает, как моё здесь появление повлияет на всемирный ход истории. А тут интимная близость с местной красавицей. Вдруг залетит? Вот то-то и оно. Поэтому, как могу, воздерживаюсь, но подозреваю, что надолго меня не хватит. С другой стороны, с чего это я возомнил себя важной персоной, способной влиять на всемирный исторический процесс и судьбы мира. Может, меня именно для того самого сюда и забросило? Ну, вы понимаете для чего. Улучшенные гены там и всё такое прочее, а я столько времени даром потерял. Я горько усмехнулся и посильнее упёрся в шест. Плот стал с трудом отплывать от берега. На дворе стояло лето 1860 года. До моего появления на свет оставалось 103 года, и я думал о том, что, не дай Бог, из-за меня кто-нибудь станет матерью.

Когда наши плоты выстроились стройной колонной, теперь уже я прибыл к Степану на плот с ответным дружественным визитом. Мы болтали о том о сём и, лёжа на спине, лениво разглядывали прозрачные облака. Погода была что надо.

К нам, строя глазки, подсело несколько девушек. Некоторых я уже различал по именам, и одна из них даже была моей симпатией, только она сама об этом ещё не знала. Это была Луиза, младшая шестнадцатилетняя сестра Катерины.

Шестнадцать лет — возраст, конечно, уже о-го-го, но ещё не того. Поэтому я — ни малейшего повода. Ни единого поползновения. Хотя девочка была первый класс. Такую исконно русскую красоту в наше время не встретишь. Не зря ведь наши предки для определения своих чувств верные слова находили: «краса ненаглядная», «зорька ясная», «девица красная». А ведь действительно краса такая, что глядишь и не наглядишься. Вот только имя…

И как это у простого русского мужика так могла разыграться фантазия? Только позже, под страшным секретом, Катерина мне поведает, что батька уже устал от девок. А тут пятая. И снова баба.

Голова уже не в состоянии что-либо новое придумать, и тут как на грех к местному богатею приехала гувернантка по имени Луиза Францевна. Так и стала русская красавица Луизой. Я в шутку называю её донной Луизой. Девушка краснеет и смущённо отводит глаза. Я так понимаю, что я ей тоже не безразличен.

— Господин солдат, — прервав наш со Стёпкой покой, жеманно обращается ко мне Катерина.

— Что изволите, сударыня, — поддерживаю я её тон.

Девушки многозначительно переглянулись. Казалось, что одна другой говорила: «Ну вот, а вы не верили».

— Вот девушки и я очень интересуемся узнать историю вашей жизни, — промолвила она.

— А что в ней такого интересного? — я недоумённо переводил взгляд с одной подруги на другую. — Жизнь как жизнь. Солдатская. У меня даже таких знаменитых родственников, как у Степана, не имеется.

— Они, Михаил, хотят знать, за что тебя в солдаты разжаловали. И как ты по разным балам разгуливал, красивые амуры дамочкам делал, — позевывая, выдал Степан.

— Чего? — я опешил.

— Да про это токмо глухая на оба уха бабка Матрёна не ведает. А так все в полном разумении и понятии, — ещё больше огорошил меня Степан.

— Да вы что, голубушки? — я беспомощно огляделся. — И за что же, по-вашему, я лишился офицерского звания?

— Дак знамо дело, за дуель. Под запретом это развлечение для благородных, — чуть ли не хором выкрикнули девушки.

Я с последней надеждой посмотрел на предмет своего обожания. Глаза тамбовской девушки с испанским именем с таким неподдельным восторгом смотрели на меня, что я сдался. А что мне было делать? Поболтать-то я любил всегда. Особенно если на грудь было принято несколько склянок весёлого снадобья.