Александр Позин - Мы в дальней разлуке

— Садись! — скомандовал доктор и, отвернувшись к стене, принялся мыть руки и натягивать резиновые перчатки. Медсестра села за стол, приготовившись заполнять готовый бланк. Наташа обошла вокруг кресла, приноровилась и взгромоздилась на него, положив руки на подлокотники. Сидеть в таком положении оказалось очень неудобно: подлокотники были вынесены далеко вперёд и, чтобы положить на них руки, пришлось привстать и наклониться.

Гинеколог обернулся и… остолбенел. Медсестра, не удержавшись, неприлично засмеялась в ладошку. Такое они видели в первый раз! И даже не в состоянии были первое время и слово сказать. И непонятно было: дурачится девка, или действительно ничего не помнит.

— Это для ног. — с мягкой полуулыбкой сказал врач.

— Что для ног? — не поняла Наташа.

— Там, где твои руки, должны быть ноги. — терпеливо объяснил врач.

Наталка, соображая, одновременно стала краснеть как рак. Она впервые в своей жизни встретилась с гинекологическим креслом. Да, чтобы она, села перед этим Чурилой Плёнковичем [21] Чурило Плёнкович — персонаж русского фольклора, щёголь-красавец и дамский угодник, русский вариант Дон-Жуана, изображаемый «с личиком, будто белый снег, очами ясна сокола и бровями черна соболя». именно ТАК, в раскорячку? Ну, уж нет!

— Не буду!

Она попыталась встать, но была остановлена опустившейся на плечо рукой гинеколога.

— Садись! — приказал он и спросил. — Ты действительно ничего не помнишь? Или вообще гинекологический осмотр для тебя в первый раз?

— Я ничего не помню! Слышишь меня: НИ-ЧЕ-ГО!

— Странно, память весьма избирательна. Ходить-то и говорить ты можешь, значит и полная потеря памяти тебе не грозит, мозг помнит. На многие вещи должна срабатывать моторика памяти: как есть, пить, ходить, говорить, не горшок ходить, в конце концов! Ты про условные и безусловные рефлексы слыхала?

Наташа помотала головой.

— Значит, если ты вообще ничего не помнишь, то тем более тебя необходимо осмотреть.

Поняв, что с имитацией потери памяти она попала в ловушку, девушка подчинилась неизбежному и, откинувшись на кресле, подняла ноги и положила их на опоры. Чувствовала она себя при этом так, будто заглядывал ей между ног не доктор, а по крайней мере весь город. Никогда в жизни она не была в столь позорном, униженном и беззащитном положении.

А доктор, надев круглое зеркало, взял в руки какой-то жуткий инструмент, отдалённо похожий на плоскогубцы, но с закруглёнными концами. Ввёл в её естество сначала один палец, затем второй, а потом наступила очередь инструмента. Зафиксировав инструмент, он принялся что-то долго там разглядывать, пользуясь ещё одним прибором с зеркальцем на конце, а потом стал быстро диктовать медсестре отдельные малопонятные фразы:

— Внешних признаков насильственного проникновения не наблюдается. Отёка половых органов нет. Вокруг половых губ кожные покровы чистые. Спайка половых губ не нарушена. Влагалище раскрыто, не далее, как сутки назад, у осматриваемой был половой контакт. Состояние слизистой оболочки удовлетворительное, высыпаний нет, покраснений нет. Девственная плева нарушена, бороздки и бугорки по краям плевы отсутствуют, это свидетельствует о том, что половой контакт происходил без признаков насилия. Остатки девственной плевы свидетельствуют, что осматриваемая живёт половой жизнью не более полугода. Влагалище узкое, задняя спайка половых губ не повреждена.

Затем, по мнению Наташи, произошло уж совсем из ряда вон выходящее. Гинеколог снова засунул два пальца во влагалище, прокрутил ими, вытащил, поднёс их к носу и (Фу-у!) понюхал:

— Лейкорея в норме, выделения чистые, без запаха.

Но чаша унижений и издевательств ещё была не испита девушкой до дна. После осмотра письки, доктор то же самое проделал, только что не нюхал, с её задним отверстием. Под конец осмотра Наташа уже и не знала, как на всё это реагировать, только ощущала себя лягушкой под микроскопом дотошного исследователя. Безропотно, лишь удрать поскорее из этого места, сдала все необходимые анализы. И уже почти засветло они на машине помчались обратно в полицию. После всего того, что Наташа перетерпела в больнице, полицейские, даже этот, молодой и нахальный, ей казались близкими родственниками, а патрульный автомобиль — как дом родной.

Возвращались, когда по Наташиным ощущениям было часа три-четыре. Небо стало сереть, а дома отбрасывать длинные причудливые тени. Диво дивное случилось уже в полицейском стане, куда опять привезли Ташу. Прежде чем засунуть девушку обратно в обезьянник, её, деликатно взяв за локоток, отвёл в сторону рядовой Дятлов. Заинтригованная Наташа с немым вопросом глянула на своего обидчика, что ещё более смутило и так донельзя смущённого пэпээсника.

— Ты… — поправился. — Вы… это… Извините, что там… что так произошло, что я это… В общем, не держите не меня зла. Я обычно стеснительный с девушками, а сейчас сам не знаю, что на меня нашло.

Сказав такую длинную и сумбурную фразу, он перевёл дух.

Наташа без тени улыбки исподлобья глядела на полицейского: «Проняло, значит? Хорошо! Значит, её догадка в машине оказалась верной, и парень не безнадёжен». Как ни велика обида, сменила гнев на милость, протянула руку:

— Ладно, мир! Это хорошо, что вы поняли. Не надо другому делать того, что не пожелаешь себе. — полицейский поспешил судорожно пожать Ташину ладонь. — А у вас, товарищ Дятлов, всё будет хорошо! Ещё до офицерских эполет дослужитесь.

— Спасибо! — а по-человечески оказалось куда как лучше. — Если помощь какая нужна — всегда обращайтесь.

Уже на выходе Дятлова хлопнул по спине старшина Зозуля, слышавший весь разговор.

— Извинился? — кивок. — Помирились? — ещё кивок от Дятлова, у которого против воли выступили слёзы. — Вот и ладно! Ты знаешь, напарник, я думаю, что из тебя выйдет толк. Хоть мне и немного осталось — послужим ещё.

В обезьяннике, куда по приезду опять засунули Наташу, как будто ничего не изменилось. Всё так же, привалившись к стене, коротали оставшееся до утра время современные проститутки. Та, молоденькая девица дремала, в самом углу. Когда лязгнул замок, она подняла глаза:

— А, вернулась! — зевая сказала она. — И что они с тобой делали?

Может она была и старше, но широко распахнутые глаза, детская припухлость на лице и вздёрнутые вверх две непослушные косички придавали ей вид детской непосредственности.

Наталка как могла попыталась рассказать, но вскоре замолкла в некотором замешательстве: оказалось ей не достаёт словарного запаса.

— Гинекологическое кресло. — сказала девушка. — Это было просто гинекологическое кресло. Ты, что на осмотре никогда не была?