Юлия Алева - Лёд и порох

— Да запомнил я все, не боись. Ты тут графиня? Обалдеть, устраиваются же люди. — произнес он в ответ на немой вопрос. — Ладно, с меня же сказочки были? Значит с пятнадцатого до конца шестнадцатого… Ну у нас все по-прежнему, плюс-минус километр. Ваших на Олимпиаду практически всех не пустили — типа из-за допинга. В Египте питерский борт взорвали, поэтому туда туристы не летают. В Турцию тоже — они ваших летчиков сбили в Сирии. У вас в России на днях борт МО лег… С артистами. В Сирию летел — не долетел. Там, кстати, тоже в затяг пошло.

— А мы туда воевать пошли? — недоуменно уточнила я.

— В основном, авиацией. Там и турки, и европейцы… Прям ностальгия берет, когда на эту войну смотрю. В Турции посла вашего убили. Вроде как фанатик. Европейцы от своих беженцев вешаются. Там то в Париже, то в Брюсселе теракты. Бардак, короче. О, ты ж не в курсе — у амеров Трамп победил!

— Где?

— В Белом Доме.

А я думала, тут большие перемены.

— Цирк поехал на гастроли…

— Мост в Крыму строят. Санкции продлевают. Во все виноваты русские. Даже в результатах американских выборов. Ну и нашей войны, само собой, нет. Этот американский гений все свою ракету запустить не может в космос — смешно даже. Что тебе еще рассказать-то?

Для такой сводки надо знать побольше, но тень рискнула проявить инициативу и прошептала на ухо Хакасу несколько слов.

— Я пойду. Был рад встрече. — он обнял меня, такой высокий, широкоплечий, надежный, похлопал по спине. — Обязательно повторим.

И исчез, унося с собой и все наше утраченное будущее, и энергию, с которой он взялся за обреченное дело, и уверенность в своих силах. Словно телек выключили в темной комнате. Может быть, и мне что попробовать, а то голосить, что революция — это стихия, один человек ни на что не способен, а графиня в депрессии, можно бесконечно, но лучше от этих слов никому не станет? Хоть пользу кому принесу.

Наутро я завернула волосы в обычный пучок, надела самое простое платье и вошла в палату. Работать до седьмого, а порой и двадцать седьмого пота, поить, утешать, закрывать глаза. Переезд опять откладывался, но жили мы все теперь во времянке, быстро возведенной на территории госпиталя.

Девицы-медсестры потихоньку теряли столичный лоск и выматывались, засыпая где ни попадя. Поначалу любой знак внимания от сопровождающих мужчин воспринимался как эпохальное событие, обсуждаемое всеми подолгу, а сейчас то одна, то другая исчезали на ночь или с врачом, или с пациентом. Мало того, что сестры, в глазах Усти появилось новое слегка мечтательное и одновременно упрямое выражение.

И я, признаюсь, им всем завидовала. Полудетское увлечение парнем из монитора прошло, как наваждение, так что желания закрутить короткий, но сногсшибательный роман с этим мужчиной не появилось. А ведь могло бы, и возможно встряхнуло бы от сердечной апатии. Когда зимой Ольга пробовала развеять мою печаль другими знакомствами, я не могла переступить через свою трагедию. Ну и с Андрюшей, конечно, нехорошо получилось. Позже, когда начала разумом примиряться с тем, что семьи с Тюхтяевым больше не будет, всех сравнивала с ним, и пока позитивных откликов не нашлось. Это что, только post mortem выяснилось, что мне встретилась Самая Большая Любовь? Или просто покойника не переиграешь?

Трудно поверить, что все мои чувства раньше я воспринимала всерьез. Я порой пыталась вспомнить своих возлюбленных из двадцать первого века, но максимум, что получилось — составить список. И то вряд ли полный. Лица многих с трудом вспоминаю — все же с переключением на местную жизнь все почти получилось. Жаль, что так несвоевременно.

Через несколько дней у нас умирал молодой, но чрезвычайно угрюмый грек, в котором я не сразу признала Андреаса. Опознала только по портсигару. Умирал долго и страшно, с развороченным животом и сепсисом, непрекращающимся кровотечением и инфекцией. Хирурги дважды пытались урезать кишечник, лепить швы на швы, но к утру парень скончался.

Ночью я осталась дежурить снова, слегка подремав днем. Теперь, в форме сестры милосердия, меня уже не принимали за графиню. Да что там, я сама уже смутно помнила, был ли мир за пределами этого недосягаемого моря, жары, мух, стонов умирающих и накопленной усталости. Где-то в тени двора тихо плакала Устя. Я и не заметила, что эти двое тогда успели сговориться.

— Ксюха! — потрепала меня по плечу широкая как лопата ладонь.

Как и в той, другой жизни, его практически не цепляли снаряды, и сейчас он щеголял лишь мелкими ссадинами на лице. Даже не сразу заметила, как морщится при ходьбе.

- Ты как тут? — полушепотом спросил, косясь на пост, где дремала маленькая и тихая, как мышка чахоточная сестра Дубровцева. Как можно было тащить ее в такую дыру, я не понимала, ведь по их уставу нужно было иметь лошадиную выносливость, но девочка по мере быстро угасающих сил все пыталась что-то делать. Ее было искренне жаль.

— Бывали дни и лучше. — потянулась я и быстро вышла вместе с комбригом за порог. Там, за стволом древней, как местные руины, оливы, мы укрылись от посторонних глаз. — Прости за своего. Тут все бились как могли.

— Да я еще там понял, что 200. - он снова закурил. Вообще, дымит как паровоз.

Я достала из его пальцев сигарету и потушила о ствол. Экологически неправильно, но не топтать же тоненькими туфельками.

— Пойдем, осмотрим тебя.

Да, да, я видела полуголого Хакаса!!! И у меня даже фотки есть. Он вскинулся, когда увидел светящийся экран и посетовал, что свой телефон посеял еще в Македонии, через которую добирался сюда.

— А заряжаешь чем, святым духом? — пошутил он и очень озадачился моим подходом к энергетической безопасности.

Пока трое неприметных товарищей грузили из мертвецкой тело погибшего, Хакас практически не морщась терпел ощупывания и перевязку.

— У тебя шрам на шраме и шрамом погоняет. — я изучала его тело словно карту сокровищ — мой же ровесник, практически, а видок как у пробной версии Франкенштейна.

— Мне говорили, что это только украшает. — улыбнулся пациент. И да, я не святая, мне тоже в это очень даже верилось.

На мой скромный, не подкрепленный рентгеновским исследованием взгляд он сломал пару ребер. Травма неприятная, но сравнительно легкая, и подобное бинтовать меня уже хорошо научили. Вообще, здесь я неплохо поднатаскалась в работе младшего медперсонала, и теперь при необходимости смогу стать не только чтецом фармацевтического справочника, но и полноценным ассистентом медика.

— Все же попробуй беречь себя — я домотала бинт вокруг его торса и завязала кончики.

Он только фыркнул в ответ.

— Что там слышно? Мы тут как в жопе мира торчим, без интернета, газет, радио, вслепую. Толку-то от русской королевы — язык никто не знает, или делают вид, что не знают. — ворчала я.