Борис Батыршин - Крымская война. Соратники (СИ)

- Согласен, - кивнул головой Зарин. - Вы, Дмитрий Львович, у нас вроде канонерской лодки, минные атаки - не ваше дело. Посоветуемся с Корниловым, какой из пароходов выделить для такого дела.

Солодовников пожал плечами, потом кивнул.

- Вот и хорошо. Алексей Сергеич, завтра с утра начинайте снимать вооружение.

- А что с командой? - спросил Краснопольский. - Я так понимаю, «Заветный встал надолго. Что же нам, без дела сидеть?

- Выберите троих матросиков с кондуктором, пусть останутся на миноносце. Остальных распишем по кораблям. После того, как пришлось отдать людей в пулеметную роту, у нас повсюду большая нехватка.

Краснопольский вскинулся, будто от укола.

- А как же я, господин капитан первого ранга? Я хотел бы и дальше служить...

- Будете, голубчик, куда вы денетесь!. Вот что - пока минер ваш не поправится, займитесь-ка шестовыми минами. Кому, как не вам? Заодно и подберете подходящую посудину для минного аппарата. Нам предстоит в скором времени нанести визит в Варну - тут-то ваше хозяйство и пригодится!

Краснопольский кивнул.

- Тогда, с вашего, позволения, объявляю перерыв. Реймонд Федорыч, не сочтите за труд, скажите подать чаю. В горле пересохло от этой болтологии...

Офицеры задвигали стульями, вставая. Эссен отошел к длинному, красного дерева, буфету, предмету меблировки кают-компании еще со времен Цусимы. Отдавая распоряжения вестовому насчет самовара и бутербродов, он услышал, как Зарин с попенял коллеге с «Адаманта»:

- Вы уж, Николай Иванович, не обижайте нашего старшего лейтенанта. А то, неровен час, вернется на «Заветный» да и пустит себе пулю у лоб. Зачем грех на душу брать? Будь мы дома - за такую оплошность под суд бы отдали, вплоть до разжалования. Ну а здесь, сами понимаете, не время. Пусть делом искупает.

Совещание затянулось далеко за полночь. Зарин и Фомченко кратко подвели итоги недавнего дела. Результат впечатлял: союзники лишились двух третей линейной эскадры, понесли потери на суше и теперь, надо думать, будут сидеть на плацдарме и молиться, чтобы англичане прислали помощь. Черноморский флот пополнился двумя трофейными линкорами взамен одного безвозвратно потерянного; семь кораблей, два русских и пять французских, сидят на мелях у устья Альмы и после ремонта могут быть введены в строй. Адмирал Корнилов уже отписал в Николаев и Петербург на предмет присылки для них матросов и офицеров.

Убыль убитыми и ранеными составила соответственно семьдесят пять и триста восемьдесят нижних чинов и пять и двенадцать офицеров. Потери сухопутных войск еще меньше - из строя выбыло по разным причинам двадцать семь человек. Союзники потеряли около семисот, в-основном, от пулеметного огня. Потери не столь уж и серьезные, но вот потрясение оказалось столь велико, что неприятельская армия шла всю ночь и остановилась, лишь достигнув Евпатории. Казачьи разъезды преследовали их до самого города, не раз вступая в схватки с уланами Кардигана.

- И напоследок, господа, я бы хотел обсудить вот что...

Андрей Митин говорил, как всегда, негромко, отчетливо произнося отдельные слова. Он, в отличие от большинства присутствующих, не был в военной форме, но это никого не вводило в заблуждение. И алмазовцы и офицеры с «Адаманта» знали, что майор, как никто другой, владеет обстановкой.

- Как вы знаете, мы получили предложение - послать представителей в Санкт-Петербург, для встречи с Императором Николаем Первым. Прапорщик, вам слово…

Лобанов- Ростовский встал, одернул китель.

- Участвуя в боевых действиях в качестве командира пулеметной роты, я познакомился сыном Государя, Великим князем Николаем Николаевичем. Если кто не понял, господа - это Старший ...

По кают-компании прокатились смешки. «Младшим» в офицерской среде звали другого Николая Николаевича - сына нынешнего, состоявшего в начале германской войны в должности главнокомандующего вооруженными силами Российской Империи.

- Полагаю, это предложение следует принять. Неизвестно, сколько мы пробудем здесь и вернемся ли когда-нибудь... - прапорщик сделал паузу, - ...домой. А потому, следует подумать о нашем статусе. Вот и у Сергея Борисовича на эту тему предложения.

- Совершенно верно, господа. - вступил в беседу Велесов. - Если вкратце: мы активно вмешались в ход боевых действий и сумели переломить их самым решительным образом. О прежнем, несчастливом для России финале Крымской войны можно забыть. Полагаю, все с этим согласны?

Офицеры загомонили.

- Как же не согласиться, голубчик? - ответил Зарин. Сейчас он напоминал дядюшку, который хвалит племянника-гимназиста за образцовые отметки. - После такого фиаско союзники о Крыме надолго забудут. Штука сказать - потерять половину флота, да еще, пожалуй, и армию! Вряд ли они сумеют вывезти из Крыма хотя бы дивизию... Нет, господа, французам и британцам придется теперь крепко почесать поротые, извините, афедроны.

- Вот и я так считаю, господин капитан первого ранга! - улыбнулся Велесов. - А вот что мы с вами собираемся делать после победы? Не находите, что пора навести в этом вопросе хоть какую-то ясность?

III

Из дневника Велесова С.Б.

«30 сентября . Похоже, в моей карьере наступает новый период. «Перешел на следующий уровень» - как сказал бы один мой приятель, сохранивший к полувековому юбилею самыенежные чувства к многопользовательским РПГ. Но он остался в XXI-м веке, а я - здесь, и жизнь моя готова сделать очередной крутой поворот.

По решению «совета попаданцев», состоявшегося давеча на «Алмазе», в ближайшие несколько недель мне светит «дорога дальняя и казенный дом». А точнее - путешествие в столицу Российской Империи, в город на Неве и пока еще не колыбель трех революций. А там - встреча ни с кем-нибудь, а с Государем Императором Николаем Павловичем. Или с Николаем Палкиным, кому как нравится. Я не отношу себя к числу тех, кто исповедует сугубо советский подход к истории, но тут поневоле вспомнишь Тарле:

«Что касается слабых его сторон как руководителя внешней политики Империи, то одной из главных — была его глубокая, поистине непроходимая, всесторонняя, если можно так выразиться, невежественность.

Гнусная, истинно варварская жестокость, с которой он расправлялся со всеми, в ком подозревал наличие сколько-нибудь самостоятельной мысли, палочная дисциплина в армии и вне армии, режим истинно жандармского удушения литературы и науки — вот чем характеризовался его режим. Ни русской истории, ни России вообще он не знал.

(...)

Лесть, всю жизнь окружавшая Николая, к концу его царствования, т. е. как раз пред погубившей его финальной катастрофой, дошла поистине до совсем неслыханных размеров...»