Андрей Гончаров - Два выстрела во втором антракте

— Хорошо, я учту, — сказала Маша и направилась к двери.

Сознание возвращалось постепенно, толчками. Сначала «проснулся» слух. Дружинин различил царившую вокруг тишину. Только где-то вдалеке раздавались чьи-то шаги, но они были едва слышны. Потом, чуть приподняв веки, он различил свет. Окружающее виделось смутно, какими-то пятнами. Он открыл глаза шире и огляделся.

Он лежал на койке в небольшой, два на три метра, комнате. В одном конце виднелось окно, через которое сочился слабый свет, в другом — дверь. Дверь своеобразная — железная, без ручки, зато с вделанным на высоте человеческого роста оконцем, закрытым заслонкой. И окно было не совсем обычное: стекло на нем было матовое, через которое нельзя было ничего разглядеть, и оно было забрано двойной стальной решеткой. Все понятно — камера! Он в тюрьме. Ну да, ведь иначе и быть не могло — ведь он был ранен, не мог бежать… Ясно, что его схватили. Важны были два вопроса: ушли ли товарищи и в каком состоянии его раны? Скоро ли он сможет встать?

На первый вопрос ответ он мог получить только от тюремщиков, да и то косвенным путем, из их оговорок и умолчаний. А вот ответ на второй вопрос он мог узнать прямо сейчас.

Капитан покрутил шеей — все нормально. Поднял левую руку, потом правую… Нет, с правой не получилось — плечо пронзила острая боль. Он взглянул и увидел наложенную на плечо повязку. Ага, значит, он был ранен в плечо. А еще куда?

Он сел на кровати, откинул одеяло и увидел, что вся правая нога была укутана в бинты. Попробовал ей подвигать — и вскрикнул от боли. Ну да, верно! Его ранили в ногу, он упал, не мог бежать… Ранение в руку было уже потом, когда он остался один. Итак, ответ на один вопрос был получен. Он ранен и двигаться сам пока не может. Осталось дождаться своих «ангелов-хранителей» и попробовать узнать о судьбе товарищей. А заодно выяснить еще кое-какие мелочи: в какой именно тюрьме он находится, какие ему предъявляют обвинения, где он «прокололся». Значит, надо запастись терпением и подождать.

Ждать пришлось не слишком долго. В двери загремели ключи, и в камеру вошли двое: молодой человек в пенсне, в белом халате, и господин средних лет, в сюртуке, с округлым розовым лицом и пшеничными усами.

— Ага, мы очнулись! — воскликнул господин. — Хорошая новость, очень хорошая! Я же вам говорил, доктор, что господин Дружинин отличается отменным здоровьем и быстро пойдет на поправку, а вы не верили. И вот мы уже в сознании и готовы к беседе!

— Но не раньше, чем я осмотрю раненого и дам свое разрешение, — строго заметил человек в халате.

— Разумеется! — широко улыбнулся розовощекий. — Осматривайте! Лечите! Мы все заинтересованы в том, чтобы господин Дружинин — а может, и не Дружинин вовсе, это еще предстоит выяснить, — быстрее встал на ноги. Быстрее встанет — быстрее сможет взойти на эшафот, хе-хе. Шутка! Ну, не буду мешать, не буду мешать!

И обладатель замечательных пшеничных усов вышел, слегка прикрыв дверь, но оставив ее при этом полуоткрытой.

Строгий молодой человек в халате присел на кровать и откинул одеяло. Он быстро и умело размотал повязку на ноге арестованного, осмотрел рану, удовлетворенно кивнул и наложил новую повязку. Затем проделал ту же процедуру с раненым плечом. Здесь он остался чем-то недоволен и, раскрыв свою сумку, извлек оттуда пузырек и смазал рану какой-то мазью.

«Это у него, скорее всего, стрептоцид, — догадался пациент. — Ведь антибиотиков у них пока нет, воспаление можно лечить всего несколькими препаратами…»

Врач еще осмотрел всю правую руку больного. Что-то заинтересовало его на внутреннем локтевом сгибе. Он присмотрелся, потом спросил:

— Изволите морфий употреблять? Я вижу следы уколов.

Тут Дружинин вспомнил, что перед отправкой в прошлое им делали усиленный курс лечения, вводили антибиотики. Вот доктор и разглядел следы уколов. Надо было это как-то объяснять. Проще всего было согласиться.

— Да, вы правы, меня мучили боли, вот и попросил сделать несколько уколов, — признался он.

— Смотрите, не увлекайтесь этим, — сказал врач. — Пагубная привычка.

— Как мои дела, доктор? — спросил Дружинин. — Скоро ли смогу встать? А то вон господин следователь ждет. Нехорошо заставлять человека ждать.

Доктор иронию не оценил; лицо его осталось серьезным.

— Заживление идет хорошо, — ответил он. — Оба ранения сквозные, пули извлекать не надо. На ноге воспаление почти прошло, плечевое ранение меня более беспокоит. Пожалуй, через неделю сможете встать. Но общее лечение надо будет продолжать после этого еще недели две. Всего хорошего.

И, ничего более не говоря, серьезный молодой человек вышел. Тут же, буквально спустя секунду, вошел господин с пшеничными усами — как видно, он все время стоял тут же, за дверью.

— Если я правильно понял нашего эскулапа, — заговорил вошедший еще с порога, — здоровье ваше решительно идет на поправку. Очень рад, очень рад! Стало быть, мы сможем с вами побеседовать. Ну, с этим сиденьем мне будет не слишком удобно… Эй, любезный, стул мне принеси!

Последняя команда была дана за дверь — очевидно, караульному, который нес там дежурство. Дружинин скосил глаза, чтобы понять, почему следователь не захотел воспользоваться имевшимся в камере табуретом, и только тут разглядел, что табурет этот был привинчен к полу и подвинуть его к кровати не было никакой возможности.

Спустя минуту в двери появился солдат с табуретом в руках. Господин в сюртуке принял его, установил возле кровати и уселся, обратив к лежащему на постели арестованному свое улыбающееся лицо.

— Вот, теперь мы с вами можем побеседовать, Игорь Сергеевич, — сказал он.

— А я вижу, вы под дверью подслушивали, — заметил на это арестант. — Нехорошо. Разве вам этого мама в детстве не говорила?

— А вы шутник, Игорь Сергеевич! — воскликнул господин в сюртуке. — Шутить изволите! И дерзить притом! Надо же: «мама в детстве»! Ну-ну. Мог бы не отвечать на такое дерзкое замечание, но, так и быть, отвечу: вовсе я не подслушивал, а находился возле двери, чтобы прийти на помощь доктору в случае нужды. А то вы у нас субъект опасный, чуть что — сразу стрелять. Впрочем, пора мне представиться, а то беседа у нас какая-то односторонняя: я к вам могу по имени-отчеству обратиться, а вы ко мне нет. Итак, будем знакомы: Молодцов, Александр Георгиевич. По должности — следователь, коему поручено вести ваше дело. Ну, а ваше имя мне известно. Хотя нет, виноват: нам известно имя, которым вы назвались. А вот подлинное ваше прозвание для нас остается загадкой. Поскольку документы, которые у вас при себе имелись, как выяснилось при рассмотрении, — фальшивые. Так как нас звать на самом деле? Очень бы хотелось знать!