Владимир Бабкин - Новый февраль семнадцатого

…Надсадный кашель, судорожное хватание ртом воздуха, огненные круги перед глазами… Я, скорчившись, падаю грудью на что-то твердое…

Несколько мгновений мучительной боли и сведенных судорогой мышц.

Фраза «Мама, роди меня обратно!» воплощенная в реальность.

Вот только первый крик в этом мире был больше похож на полный муки стон.

Тяжело дышу. Минута, другая и вот боль потихоньку начинает отпускать. Мышцы расслабляются, а муть из глаз потихоньку улетучивается.

Откидываюсь на спинку стула и открываю глаза. Обвожу взглядом белую комнату, полную странных предметов, и прикрываю веки.

Вот и все. Попадалово.

Похоже, что в тот самый вентилятор теперь плеснули этого самого дерьма. Щедрой такой бочкой. Что там вещал с экрана мой постаревший дубликат? «Построй новый мир?» Спасибо, блин, большое. А меня, как всегда, никто не удосужился спросить, что же я сам думаю на эту тему.

Вот как-то не задался сегодняшний день прямо с утра! Вот, как с утра встретил Каррингтона в коридоре, так и пошло-поехало, одна неприятность за другой.

Еще пять минут назад по моему субъективному мироощущению я был в своем родном 2016 году. Еще сегодня утром я и думать не думал о том, что подобное вообще возможно. Да, я готовился к мысленному контакту с давно исчезнувшей в пучине Времени эпохой, о которой у меня были пусть и обширные, но эмоционально абсолютно абстрактные представления. Да, я собирался совершить немыслимое и эпохальное — протянуть ниточку мысленного контакта сквозь время, установив связь с собственным прадедом. Но что я хотел от него? Узнать какая погода была 27 февраля 1917 года? Ну, так мне сейчас нужно лишь встать и глянуть в окно для получения ответа на этот вот эпохальный вопрос.

Я хотел протянуть руку собственному прадеду? Ну, вот теперь я сижу в его собственном теле, на его собственном стуле, в его собственном кабинете, в его собственном дворце. И вокруг меня его вещи, его жизнь и его эпоха, в конце концов.

И что с того, что сам прадед меня сюда не приглашал и, начиная этот роковой спиритический сеанс ничего такого не планировал? Любопытство погубило кошку, так кажется говорят англичане? Вот это и есть как раз тот самый случай пагубного любопытства. И что теперь? Являюсь ли я невольным убийцей своего прадеда? Или как это понимать? Да и как быть с парадоксом, который так любят упоминать всякие ученые мужи, которые отрицают саму возможность путешествия во времени — мол, путешественник может случайно убить своего деда и в результате не родиться на свет? А вот как с этой конкретной ситуацией? Или все случится позже?

Итак, за окном 1917 год и этому самому семнадцатому году абсолютно наплевать на то, что я тут думаю по этому поводу, включая на то, что я сюда попадать никак не стремился и ровным счетом не собирался. Ему плевать на все мои возможные рефлексии и самокопания. Он есть как данность и как непреложный факт. И отправиться отсюда у меня нет никакой возможности — ни вперед, ни назад. Потому как единственный, кто меня может вызволить из 1917 года, это разлюбезный мистер Беррингтон, видеть которого я хочу меньше всего на свете.

Я вздохнул. Вот ведь идиотизм ситуации. Возможно, мне полагалось бы сейчас биться в истерике, кричать что-то, грозить кому-то или исторгать звуки безумного хохота? Бегать по кабинету и заглядывать в окна, ожидая увидеть там Лондон, или метаться в поисках календаря? Но, откровенно говоря, ничего подобного мне делать совершенно не хотелось.

Лишь одна мысль забавляла меня — столько страстей было вокруг архива Великого Князя Михаила Романова, столько усилий было потрачено на то, чтобы сберечь его или же наоборот, прибрать к архив к рукам, а с ним и информацию о том, где спрятан тайный и неприкосновенный Золотой Запас Династии, а вот и не сгодился этот огромный фонд никому. Не исполнить теперь завещания прадеда — вручить Золотой Запас Династии новому Императору в тот день, когда будет восстановлена монархия в России. Во всяком случае, судя по перспективе Апокалипсиса, вряд ли можно говорить о восстановлении монархии в России в обозримой перспективе. Да и, думаю, что золото и бриллианты в мире будущего вряд ли будут иметь ценность в ближайшие десятилетия. Тем более, кто их вытащит-то на свет божий, если я здесь?

Горько усмехаюсь своим мыслям. Но эта горькая усмешка все равно лишь тень былых эмоций.

Возможно, я уже устал удивляться. Вокруг меня в последние дни происходило столько невероятных и откровенно жутких событий, что, быть может, во мне сломалась эта самая удивлялка. А может это та самая легендарная повышенная ясность мышления, которая якобы наступает в критических ситуациях? Возможно, мой мозг просто блокирует безумие эмоций, отключив их на время, точно так, как адреналин блокирует боль и дает организму дополнительные силы? Но тогда следует учесть возможность отходняка. И если после того, как отхлынет адреналин, начинают трястись руки и ноги, то, что у меня начнет «трястись» в случае возврата эмоций я боюсь себе даже представить. А это значит, что мне необходимо быстро принять какие-то решения, до того как меня «накроет».

Итак, мне сейчас предстояло встать и сделать первый шаг в этом мире. Шаг, который поведет меня от одной промежуточной цели к другой, и если все что я знал про этот день правда, то мне придется сегодня бежать со всех ног, для того, чтобы не быть затоптанным тем диким стадом событий, которыми будет полон этот сумасшедший день 27 февраля 1917 года.

Мне нужно сделать лишь первый шаг. Но куда я направлюсь? Будет ли у меня возможность подумать и будет ли вообще возможность изменить принятое направление движения? Был и еще один вопрос, который почему-то всегда выпадает из этой связки извечных русских вопросов, и вопрос этот звучал так: ВО ИМЯ ЧЕГО ЭТО ВСЕ?

Как там в песне: «Твоя голова всегда в ответе за то, куда сядет твой зад»? И уж за первый шаг к цели голова так же в ответе. Как и за выбор цели. А потому решительно отметаем в сторону все рассуждения на тему «ну, как же так?» и решаем насущные вопросы о том, как дальше действовать.

Готов ли я к этому? Готов ли я изменить судьбы миллиардов и скорей всего пожертвовать собой, делая тот самый исторический шаг? Но могу ли я позволить себе не делать этот самый шаг, обрекая человечество на гибель? Этого-то допустить я никак не могу. Однозначно и без сомнений. И тут нет места рассуждениям ни о чьем-то конкретном разрушенном личном счастье ни, тем более в философствованиях о том, что «если бы что-то в истории сложилось иначе, то какой-нибудь гений бы не родился и человечество в этом случае…». Нет никакого человечества больше, и никакие гении не предотвратили его гибель. А значит, все остальное просто потеряло свое значение.