Владимир Бабкин - Новый февраль семнадцатого

Но вместо решительных мер, весь сегодняшний день мой чудный «братец Коля» проваляет дурака в Ставке традиционно игнорируя происходящее и уже в пять утра покинет Могилев, отправившись в свое последнее путешествие в статусе Императора. И после того, как паровоз императорского поезда сделает свисток к отправлению, Россия уже фактически будет обречена, поскольку поезд в дороге блокируют заговорщики, а царь будет ими принужден к отречению. И в этом случае я должен буду фактически пожертвовать собой, дабы не возникло в стране второго центра власти, и не случилась гражданская война. То есть должен буду отречься от Престола и отправиться добровольно на свою персональную Голгофу в пермские леса, где меня и шлепнут. И тут уж ни о каких дарованных свыше возможностях говорить не придется.

А вот если царь-батюшка, вместо поездки в Царское Село, останется в Ставке, объявит в Манифесте каких-нибудь пряников и сохранит контроль над армией, то все еще может повернуться в другую сторону. Или хотя бы появится шанс выиграть немного времени для принятия решений. В том числе и мной самим.

Да, возможно, это вариант. Причем, похоже, самый реальный в сложившейся ситуации. Приведение в некое подобие вменяемости Николая Второго вполне может изменить ход истории ближайших дней, а там уж куда кривая вывезет. Это, при условии, что Императора удастся убедить, что само по себе является еще той задачкой, зная его фатализм и упрямость в желании игнорировать реальность. Значит, нужно его очень качественно пнуть во время очередной его попытки спрятать голову в песок.

Однако, проблема в том, что пнуть братца Колю по телеграфу, как показала известная мне история, абсолютно невозможно, уж очень он упертый и непробиваемый товарищ. Тут нужен личный братский пендаль, и такой вопрос по телеграфу не решить. А посему нужна личная встреча.

Вроде все ясно с этим. Но есть одна загвоздка — я в Гатчине, а Николай Второй в Могилеве. И между нами более шестисот километров. Задачка из школьного учебника математики — «Из пункта А в пункт Б нужно прибыть за столько-то часов, преодолев при этом шестьсот километров. Спрашивается — с какой скоростью должен двигаться паровоз, чтобы успеть к сроку?»

Задачка, не имеющая решения. Паровозом никак невозможно в эту эпоху преодолеть подобное расстояние в требуемый срок, да еще и в условиях парализации железнодорожного сообщения вследствие завтрашнего распоряжению господина Бубликова и общей революционной неразберихи в стране.

А почему, собственно, паровоз? Только по воздуху и никак иначе. Тем более, как свидетельствует память прадеда, совсем рядом расположена офицерская летная школа и там есть вполне себе неплохие средства передвижения — аэропланы модели «Илья Муромец», которые фактически были единственными в своем роде и уникальными стратегическими бомбардировщиками этой эпохи. А стратегические бомбардировщики потому и называются стратегическими, что летают далеко и несут много полезного груза. Тем более что совсем недавно (о, я уже начал мыслить категориями 1917-года) был осуществлен показательный перелет на таком же самолете из Петрограда в Киев. А Могилев-то всяко ближе Киева!

В общем, для того, чтобы что-то изменить и лично уговорить царя что-то реальное предпринять у меня есть меньше суток — с этого момента и до пяти утра завтрашнего дня. Такой вот дедлайн. После этого хоть стреляйся.

Я открыл глаза.

— Джонни!

Дверь открылась, и на пороге возник секретарь.

— Джонни, я отправляюсь в Могилев. Немедленно.

Николай Николаевич воззрился на меня с удивлением.

— В Могилев? Немедленно?

— Именно так. Счет идет на часы и минуты. Как вы знаете, у меня сейчас состоялся спиритический сеанс, и я получил известие от потомков во время этого сеанса. Известие о том, что нас ждет в ближайшем будущем. И то, что они мне сказали, мне очень не понравилось. Россию ждет гибель, Джонни. Россию и всех нас.

Секретарь смотрел на меня пораженно. И трудно было понять шокирован ли он известием или самим фактом того, что его благословенный патрон несет подобный бред. Как бы еще действительно доктора не кликнул. С дюжими санитарами.

— Не смотрите на меня так. Я в своем уме. К сожалению. — горько сказал я. — Потому что мне было бы спокойнее считать себя сумасшедшим, а сообщение из будущего плодом больного воображения. Но мне были явлены доказательства, которые меня полностью убедили.

— А…

— Я не могу вам сказать о том, что это были за доказательства, это слишком личное. Но знайте — сегодня к ночи Петроград будет полностью захвачен бунтовщиками. Завтра утром Государь отправится в Царское Село и будет в дороге арестован заговорщиками. Второго марта наш благословенный Государь Император Николай Александрович будет принужден отречься от престола. Не смотрите на меня так, я не сумасшедший, повторяю еще раз! Хотя ваша реакция мне понятна — мне тоже понадобилось время на то, чтобы смириться с этим фактом. Так вот, нас ждет революция и за ней последует гражданская война, которая докажет что кровавая история французской революции была лишь детской забавой на фоне ужасного лика революции русской. Так-то, Николай Николаевич.

— И… что делать? — Джонсон растерянно посмотрел на меня.

— Предупредить Государя и удержать от роковой поездки. Причем предупредить лично, поскольку есть у меня такие сведения, которые нельзя доверить никакому телеграфу. Других вариантов спасения России и Династии я не вижу. Поэтому я и отправляюсь в Могилев. Сейчас. На аэроплане.

— На чем?! — Джонни не поверил своим ушам.

— На аэроплане. В Могилеве мне нужно быть не позже этой ночи. Поэтому я немедленно выезжаю к генералу Кованько за содействием в этом вопросе. Вы со мной?

— Да, конечно… — Николай Николаевич все еще не мог отойти от шока, но покинуть босса он не захотел, куда бы он ни отправлялся.

Что ж, похвальная черта.

«По Высочайшему Повелению город Петроград с 27 сего февраля объявляется на осадном положении.

Командующий войсками генерал-лейтенант Хабалов.

27 февраля 1917 года».

— Папа!

Детский крик разрывает морозный воздух. Резко оборачиваюсь. Ко мне по ступеням бежит мальчишка лет шести. Его пытается ухватить за руку какая-то дама, за ней выбежал кто-то из обслуги, но мальчишка обогнал всех и подбежал ко мне. Я удивленно присел возле него.

— Папка, я обиделся на тебя!

— За что, мой мальчик? — Спрашиваю уже понимая, что передо мной сын прадеда Георгий, который приходится мне… Да о чем это я? Какая разница какой мы воды на киселе, если для мальчишки я по прежнему отец, а память и чувства его отца сейчас во мне?