timeline

“Late-afternoon infrared is your best bet,” Stern said. He was sitting in a chair with an ice pack on his knee.

“Why late afternoon?”

— Ваша главная надежда на инфракрасную съемку, сделанную под вечер, — откликнулся Стерн.

Он сидел на стуле, а на его колене покоился пакет со льдом.

— Почему именно под вечер?

“Because this limestone holds heat. That's why the cavemen liked it so much here. Even in winter, a cave in Perigord limestone was ten degrees warmer than the outside temperature.”

— Потому что этот известняк хорошо поглощает тепло. Именно поэтому пещерные люди так любили эти места. Даже зимой в пещерах Перигора известняк был на десять градусов теплее, чем внешний воздух.

“So in the afternoon...”

“The wall holds heat as the forest cools. And it'll show up on infrared.”

“Even buried?”

Stern shrugged.

— Значит, вечером...

— Стена сохраняет тепло, а лес успевает остыть. И это видно на инфракрасном снимке.

— Даже из-под земли?

Стерн пожал плечами.

Chris sat at the computer console, started hitting keys. The computer made a soft beep. The image switched abruptly.

“Oops. We're in e-mail.”

Chris clicked on the mailbox. There was just one message, and it took a long time to download. “What's this?”

Крис, сидя за компьютером, принялся стучать по клавиатуре. Вдруг компьютер негромко бибикнул. Изображение на экране резко изменилось.

— А-а. Это электронная почта.

Крис щелкнул мышкой по почтовому ящику. Там оказалось только одно сообщение, которое, правда, очень долго загружалось.

— Что бы это могло быть?

“I bet it's that guy Wauneka,” Stern said. “I told him to send a pretty big graphic. He probably didn't compress it.”

Then the image popped up on the screen: a series of dots arranged in a geometric pattern. They all recognized it at once. It was unquestionably the Monastery of Sainte-Mere. Their own site.

In greater detail than their own survey.

— Держу пари, что это тот парень, Уонека, — заявил Стерн. — Я велел ему послать довольно большой графический файл. Он, вероятно, не заархивировал его.

Затем на экран выскочило изображение: множество точек, выстроенных в геометрическом порядке. Все они сразу узнали схему. Это был, вне всякого сомнения, монастырь Сен-Мер. Их участок раскопок.

И гораздо более детальный, чем на их собственных планах.

Johnston peered at the image. He drummed his fingers on the tabletop. “It's odd,” he said finally, “that Bellin and Kramer would both just happen to show up here on the same day.”

Джонстон, не отрываясь, глядел на изображение и барабанил пальцами по столу.

— Очень странно, — проронил он наконец, — что Беллин и Крамер оказались здесь в один и тот же день.

The graduate students looked at each other. “What's odd about it?” Chris said.

“Bellin didn't ask to meet her. And he always wants to meet sources of funding.”

Аспиранты уставились друг на друга.

— И что же в этом странного? — решился спросить Крис.

— Беллин не попросил о встрече с нею. А ведь он всегда старается поговорить со спонсорами.

Chris shrugged. “He seemed very busy.”

“Yes. That's the way he seemed.” He turned to Stern. “Anyway, print that out,” he said. “We'll see what our architect has to say.”

Крис пожал плечами.

— Он казался очень занятым.

— Да. Именно таким он и казался. — Профессор повернулся к Стерну. — В любом случае распечатай это послание, — сказал он. — Посмотрим, как на него отреагирует наш архитектор.

Katherine Erickson—ash-blond, blue-eyed, and darkly tanned—hung fifty feet in the air, her face just inches below the broken Gothic ceiling of the Castelgard chapel. She lay on her back in a harness and calmly jotted down notes about the construction above her.

Кэтрин Эриксон, или просто Кейт, — синеглазая, дочерна загорелая пепельная блондинка — висела на ремнях на высоте пятидесяти футов, всего в нескольких дюймах от полуразрушенного потолка готической часовни Кастельгарда. Она лежала на спине в сложной сбруе и спокойно делала в блокноте записи о нависшем над нею своде.

Erickson was the newest graduate student on the site, having joined the project just a few months before. Originally, she had gone to Yale to study architecture, but found she disliked her chosen field, and transferred to the history department. There, Johnston had sought her out, convincing her to join him the way he had convinced all the others: “Why don't you put aside these old books and do some real history? Some hands-on history?”

Эриксон была самой молодой из аспирантов в партии; она и присоединилась к ней всего лишь несколько месяцев тому назад. Она поступила в Йель, чтобы изучать архитектуру, но вскоре обнаружила, что просто ненавидит выбранную специальность, и перевелась на факультет истории. Там ее разыскал Джонстон и убедил присоединиться к нему. Он использовал те же аргументы, которыми привлекал к себе и других студентов: «Почему бы вам не отложить в сторону эти старые книги и не заняться настоящей историей? Практической историей?»

So, hands-on it was—hanging way up here. Not that she minded: Kate had grown up in Colorado and was an avid climber. She spent every Sunday climbing the rock cliffs all around the Dordogne. There was rarely anyone else around, which was great: at home, you had to wait in line for the good pitches.

Как выяснилось, практическая история заключалась в том, чтобы висеть под потолком. Прежде Кейт представляла себе это совсем по-другому. Но она выросла в штате Колорадо и была увлеченной альпинисткой. Она проводила каждое воскресенье, забираясь на скалы и поднимаясь на утесы, возвышавшиеся вдоль Дордони. Ей редко приходилось видеть кого-нибудь из собратьев по увлечению, и это было грандиозно: дома иногда приходилось даже стоять в очереди, чтобы подняться на интересную вершину.

Using her pick, she chipped off a few flakes of mortar from different areas to take back for spectroscopic analysis. She dropped each into one of the rows of plastic containers, like film containers, that she wore over her shoulders and across her chest like a bandolier.

Небольшой скарпелью девушка отделила в разных местах несколько кусочков штукатурки, чтобы использовать их для спектрального анализа. Добычу она поместила в пластмассовые контейнеры, похожие на кассеты для фотопленки, прикрепленные к ленте, которая опоясывала ее торс, словно патронташ.

She was labeling the containers when she heard a voice say, “How do you get down from there? I want to show you something.”

She glanced over her shoulder, saw Johnston on the floor below. “Easy,” she said.

Она делала пометки на контейнерах, когда снизу раздался знакомый голос:

— Ты не могла бы спуститься оттуда? Я хочу тебе кое-что показать.

Посмотрев через плечо, девушка увидела внизу Джонстона.

— Без проблем, — бодро откликнулась она.

Kate released her lines and slid smoothly to the ground, landing lightly. She brushed strands of blond hair back from her face. Kate Erickson was not a pretty girl—as her mother, a homecoming queen at UC, had so often told her—but she had a fresh, all-American quality that men found attractive.

Кейт освободила один из стропов, плавно соскользнула вниз, мягко встала на ноги и откинула прядку белокурых волос с лица. Кейт Эриксон не была хорошенькой — о чем ей часто говорила мать, одна из доморощенных королев красоты, которых так много в США, — но обладала тем свежим, общим для всех американок обаянием, которое мужчины считают привлекательностью.

“I think you'd climb anything,” Johnston said.

She unclipped from the harness. “It's the only way to get this data.”

“If you say so.”

— Я так и думал, что ты куда-нибудь залезла, — сказал Джонстон.

Девушка отцепила ремни.

— Это единственный способ раздобыть необходимые материалы.

— Ну, если ты так говоришь...

“Seriously,” she said. “If you want an architectural history of this chapel, then I have to get up there and take mortar samples. Because that ceiling's been rebuilt many times—either because it was badly made and kept falling in, or because it was broken in warfare, from siege engines.”

“Surely sieges,” Johnston said.

— Я серьезно, — ответила Кейт. — Если вы хотите получить архитектурную историю этой часовни, то мне следует забраться туда и раздобыть образцы штукатурки. Потому что этот потолок восстанавливался много раз — то ли из-за того, что был плохо построен с самого начала и время от время обрушивался, то ли его разрушали во время войн осадными машинами.