Александр Авраменко - Экспансия

— И вы решитесь на войну?

Её лицо затвердело.

— На что угодно, чтобы спасти свою страну. Есть ещё один вариант, при котором славы возьмутся за оружие, чтобы защитить моих подданных, но не думаю, что он вас устроит…

Добрыне стало любопытно:

— И какой же, Мама Ольмо?

Она легко выдержала его взгляд:

— Брак, Рекс. Династический брак. Тогда моё государство вольётся в состав вашей империи, и вы будете вынуждены защитить собственные земли.

Мужчина даже приподнялся в кресле, в котором до этого сидел довольно расслаблено:

— И ваши подданные так легко пойдут на это объединение?!

Девушка гордо вскинула голову:

— Я — Богиня. И моё слово — закон для каждого…

Добрыня прищурился:

— И что получит Держава славов взамен, если пойдёт на подобное объединение?

Ответный взгляд был столь же расчётлив:

— Многое. И не только подданных. Наши земли богаты. В них есть то, что нет у вас. А ещё — знания. Древние, как сама жизнь.

Мужчин отвёл взгляд, опустив глаза на стройные ноги, очерченные тонкой тканью драгоценного платья. Почувствовав это, живая богиня инков неспешно сменила позу, закинув ногу за ногу. Чувствовалось, что всеми женскими уловками эта дева владеет в совершенстве:

— Мой народ знает много тайн. А мы, семья Инка, обладаем тайными умениями, которые постепенно открываем своим людям. Как ты понял, Рекс, род правителей не принадлежит к обитателям Тауантинсуйу, испокон веков живущих на той земле. И я готова поведать тебе многое, что лежит за гранью восприятия обычных людей.

Внезапно Добрыня почувствовал усталость и решил закончить разговор:

— Пустое сотрясание воздуха ни к чему не приведёт, Мама Ольмо. Итак, вы предлагаете мне два возможных исхода — первый, это союз вашей империи с людоедами и война против нас с неизвестным для обоих сторон исходом. Второй — объединение наших Держав через династический брак и уничтожение людоедов. Вынужден признать, что вы очень смелая женщина, раз решились проделать такой путь и, не скрывая истины, ведёте со мной столь откровенную беседу. А вам, живой богине, не противно будет лечь в постель с иноверцем и варваром?

Ольми подобралась:

— Вы считаете, что династический брак подразумевает и такие отношения?!

— У нас, славов, коли брак заключён, то он настоящий. Однако, к сожалению, некоторое время назад в нашей Державе произошли события, прямо скажем, очень дурные. И я один не могу решить вопрос по объединению. Если вы согласитесь стать моей гостьей на некоторое время, то тогда я немедленно отдам приказ собрать Большой Совет. И какое он примет решение, так и будет.

Князь поднялся со своего кресла, давая понять, что аудиенция окончена. Девушка тоже поднялась с плохо скрываемым гневом, и на мгновение Добрыне стало жалко её. Но всего лишь на мгновение, потом жалость исчезла — он не просто слав, но ещё и князь, который отвечает за миллионы подданных…

— Ваше решение, Мама Ольми?

Та на мгновение закусила нижнюю губу, потом промолвила:

— Могу я дать ответ завтра утром?

— Разумеется.

— Он будет у вас до того, как Солнце поднимется на ладонь над тем холмом.

— Да будет так.

Внезапно её лицо стало хищным, и слегка наклонившись к мужчине, девушка прошипела:

— И скажите своему слуге, чтобы перестал пытаться читать мою душу, иначе…

Она вдруг повела перед собой ладошкой, и от свиты славов послышался сдавленный стон, князь оглянулся — Крок рухнул на колени, схватившись за голову, на самого князя напала удивительная слабость. А Ольми вновь чарующе улыбнулась:

— Утром вы получите ответ, Рекс.

И царственной походкой двинулась к своему паланкину. Вновь повторился прежний ритуал: заиграла музыка, побежали воины своей необычной походкой, плавно проплыли девушки-прислужницы. А Добрыня смотрел вслед удаляющейся процессии. Наконец инки убрались восвояси, лишь дикая мелодия доносилась ещё какое то время, затем князь почти без сил рухнул обратно в кресло, до которого с трудом доковылял, потёр ужасно заболевшие виски, потом нащупал рукой поданный ему кубок, торопливо, залпом, осушил. Стало чуть легче, потом ему на виски легли чьи то прохладные ладони, и боль начала волнами уходить. Словно сквозь вату он слышал встревоженные голоса, а потом его просто подхватили под руки и повели в здание, где уложили на кровать, положили на лоб мокрую тряпку. Он начал проваливаться в полудрёму, но нашёл в себе силы прошептать:

— Что Крок?

— Обеспамятел, княже. Лекари над ним хлопочут. Прикажешь напасть на инков?

Добрыня даже приподнялся на локте, превозмогая слабость:

— Не вздумайте! Она в своём праве! Это мы зарвались…

И провалился в сон, глубокий и тревожный…

…Большой зелёный луг, на краю которого растут белые высокие берёзы, и тихо плывут воды большой реки… Под одним из деревьев расстелена большая скатерть, уставленная яствами. Он, в простой домашней одежде, сидит прямо на земле, пьёт густое парное молоко. Напротив, почему то в славянском сарафане — Ольми. Вкусно хрустит большим сочным яблоком, дразнясь, время от времени показывает ему розовый язычок. Совсем как обычная девушка.

— Это ты?

— Вкусные у вас плоды. У нас подобных нет.

— Ты молока попробуй — вот где сладость истинная.

Налила себе из большой крынки, глотнула, носик сморщила:

— Фу!

— Это с непривычки. А по мне — вкусно!

Снова глотнула, распробовала. Потом назад чуть откинулась, на ладошки оперлась, голову запрокинула в венке из трав полевых, улыбается, лукаво косится.

— Что?

— Ничего. Просто не думала, что всё таким может быть. Мне нравится. И ты не сердишься…

— А с чего на тебя сердиться? Чай, не муж я тебе, не брат, не родственник.

— Будешь.

— Опять начинаешь?

— Ну-ну, успокойся. Не злись раньше времени.

Снова молока отпил, действительно стал опять наполняться добродушием.

— Не обидишься, коли спрошу?

— А отвечать честно? Без утайки?

— Мы же спим? Спим. Так чего нам стесняться?

— Тогда спрашивай.

— Почему ты так за меня выйти замуж хочешь?

Улыбка с лица так и не ушла, только ещё краше стала:

— А полюбился ты мне. Сразу. Вижу, что муж ты серьёзный и честный, на других заглядываться не будешь, и с уважением ко мне отнесёшься…

И видит Добрыня вдруг себя в ином месте: восседает он на троне резном в неведомом ему каменном здании. Одежда на нём белая, перьями драгоценными изукрашенными, да каменьями дорогими. И тысячи людей ему поклоны бьют и ниц валятся. На голове князя — убор из перьев, как у воинов, что Маму сопровождали, только ещё краше, ещё гуще и больше. А она сама сидит в драгоценном наряде, нефритом украшенным и золотыми нитями, в короне золотой высокой, и улыбается довольно… Рядом — двое детей стоят, мальчик и девочка, погодки. Шесть и пять лет. Серьёзные — не по годам, так же в одеждах бесценных, и смотрят так… Пронизывающе…