Александр Авраменко - Экспансия

— Где это я?

Теперь она улыбается:

— У тебя я в гостях побывала. Теперь ты у меня, в Куско. Столице новой Державы нашей совместной.

Нахмурился князь, а она сразу заметила:

— Что? Иль не по нраву?

Показал на склонившиеся спины людей перед собой:

— Они — рабы. А мне это по духу противно.

— Они — всего лишь простые люди. А мы с тобой — правители.

И глаза затягивают его внутрь, тянут куда то далеко, и тает воля, тает под её взором колдовским, уже не хочется спорить, пусть будет так, как она пожелает… Но падает рука на меч, и со всего маху вылетает, словно удар дятла, дерево долбящее, стальное жало, вонзается перед князем в землю, и сразу становится легче — они вновь на поле славов под берёзой сидят, и улыбки уж нет на тонком красивом лице, лишь отчаяние и злоба. К нему.

— Я же муж твой, так чего ты творишь?

Она вдруг злобно смеётся:

— Муж?! Ты всего лишь кукла в моих руках, слав!

— Кукла?

Опираясь на сталь поднимается князь с земли, с трудом. Но встаёт на ноги. Делает первый шаг к ней, второй, замахивается мечом, но Ольми не боится, и даже не пытается прикрыться рукой. Наоборот, на её личике злоба исчезает, сменяясь удивлением:

— А ты не так прост, князь, как показался. И что ты сделаешь? Убьёшь меня?

Снова зло смеётся. Но тут Добрыня откидывает меч в сторону, и тот исчезает в густой сочной траве без всякого следа:

— Размечталась! Появилось желание умереть? Слав на женщину руку не поднимет! То закон, испокон веков моим народом принятый. Или ты не женщина? Тогда — умри!

— Ха! Я женщина!

— Ну а раз женщина, то и будь ей.

Рука сама собой дотягивается до её платья, сжимается на груди, собирая ткань в горсть, заставляет инку подняться с земли. Склоняется князь, и, несмотря на град ударов кулачками по голове, плечам и груди, впивается ей в сочные губы. Потом отпускает, и та злобно шипя, отползает назад, а Добрыня спокойно ложится на прежнее место, касается своих губ рукой, смотрит удивлённо на инку, та же по-прежнему злится:

— Ты посмел коснуться Богини?!

— Сама же сказала, что люб я тебе…

Она умолкает, заливаясь краской. Отворачивается, молчит. Воцаряется пауза. И тут ниоткуда появляются ещё трое. Двоих Добрыня знает — Перун-воин и сын его, Маниту Сеятель. А вот третий… Такой же высокий, светловолосый, с жёлтыми пронзительными глазами и в одежде из перьев. Трое здороваются между собой, не обращая на слава и инку никакого внимания. Словно их нет. Усаживаются за скатерть. Неведомо как в их руках появляются кубки, наполненные неизвестно чем. Сдвигают рога, провозглашают здравицу, пьют. Ольми, испуганная до невозможности подползает к славу, пытается спрятаться за ним, но тут пернатый оборачивается, манит её рукой:

— Иди сюда, презренная.

Инка поднимается, на подгибающихся коленях приближается к троим, падает перед ними на колени, униженно изгибая гордую спину, упираясь лбом в траву, не смея поднять головы. Перун зовёт слава:

— Князь!

Спокойно поднимается Добрыня, подходит, отвешивает поклон, выпрямляется:

— Звал, воин?

— Звал. Погоди чуток.

Отворачивается Перун к гостю и говорит:

— Видел?

— Видел.

Ответствует тот. Спрашивает слава:

— Знаешь, кто я?

— Нет. Но чую, что, по крайней мере, равный Богам моим.

Все трое смеются, и Маниту-Сеятель поясняет:

— То Бог инков — Всемогущее Солнце. Самый могучий среди всех Истинных Богов, ибо он — Всё.

— Всё?

Перун подтверждает:

— Всё, слав. Всё. И теперь, когда мы, наконец, встретились, нет предела нашей силы. И придёт конец Распятому. Не сразу — но точно придёт, будь уверен. Ибо в мире Богов есть легенда: когда встретятся Трое — ослабнет Проклятый Истинными. Ибо Солнце сожжёт силу Проклятого. Воины Перуна — уничтожат его храмы и рабов. А Маниту — накормит воинов, чтобы не ослабла их сила, когда станут они разить мечом полчища Распятого. А когда сгинет последний из поклоняющихся Демону, выдающего себя за Бога, наступит на Земле Золотой Век. Только длиться он будет не сто лет, а вечно, до скончания времён.

— Значит…

— Верно, князь. Это — Бог Инков, Солнце. Наконец-то встретились мы.

Рука Бога-воина легла на плечо человека в пернатой одежде. Тот взглянул на слава, и ему показалось, что его просветили насквозь, словно Крок своим даром. Усмехнулся Бог-Солнце:

— Не прост ты, воин. Ой, не прост… Что тебе скажу — выслушай.

Кивнул Перун, подтверждая слова собеседника-друга, и тот продолжил:

— Брат твой покойный всё верно придумал. Так и действуй по плану его. Но сам только на нём не останавливайся. Тоже мозгом шевели.

Сделал глоток напитка из чудесно, сам собой наполнившегося рога, затем протянул славу:

— Глотни пару раз, но не больше.

Сделал Добрыня глоток, отпил и едва не ахнул, словно огонь прокатился по его жилам, силу почуял в себе неописуемую. А Бог — Солнце усмехнулся лукаво:

— Как тебе?

Оглядел Добрыня одну руку, другую, плечи пощупал. Вроде всё тоже самое, но силы в нём… Кажется, сейчас прорвёт телесную оболочку, вырвется наружу и спалит весь луг.

— Не перестарался ты, брат?

Прогудел Перун, озабоченно глядя на слава, но усмехнулся Солнце:

— В самый раз. Чтобы и потомкам его хватило. Но хватит подарков. Забирай женщину, слав, и живи с ней, как подобает. Выполни её просьбу…

Кивнул Перун в подтверждение приказа, а то слав уж засомневался — только явился, а уже командует…

— Возьми инков под свою руку.

— Хорошо. Но без Вече и Совета…

— О них забудь. Ты — Князь Державы. Глава её. Отныне так будет. Мы, Троица Жизни, так решила.

Громыхнули все трое Богов разом в один голос. Спохватился князь:

— Сделаю, как вы велите. Но вот с ней… Не подавит она меня? Не подчинит своей силой колдовской?

Рассмеялся Перун, улыбнулся Маниту, весело растянулись губы Солнца:

— Ты благословение от Троих получил. Так что бери, слав, женщину, и благодари нас за неё. Будет она тебе верной, послушной и умной супругой. Береги её. Понял?

— Сделаю, Трое.

— Ступай. Нам тут побеседовать надо…

И вновь улыбнулся лукаво. Махнул рукой…

…Добрыня очнулся. Приснится же… За окном темно. В покоях тоже, никого… Боятся помешать князю? И вдруг понял, что не один. Больше того — тот, второй, рядом с ним лежит. В постели… Не веря себе, коснулся осторожно рукой, ощутил высокую девичью грудь, что чуть вздрогнула и напряглась…

— Ольми?

Тихий всхлип-ответ на его вопрос:

— Это я, муж мой, Богами данный…

… В дверь забарабанили. Зло. Настойчиво, Добрыня взлетел с кровати мгновенно, привычно быстро оделся, рявкнул:

— Кто?

За дверью не ответили, но створки тут же распахнулись, и в комнату влетели, освещая её светильниками, поскольку было темно, четверо: двое гридней и двое инков. Те то откуда? Успел удивиться князь, прежде чем первый из незваных гостей взмахнул своим шестопёром. «А вот это плохо». Единственное, что успел подумать мужчина, привычно уходя в сторону и нанося встречный удар вытянутыми пальцами в глаза. Меднокожий взвыл от неожиданности, но было поздно. Мокро хлюпнуло, и тот, выронив оружие, схватился за окровавленные глазницы, из которых потекла кровавая жидкость.