Александр Авраменко - Экспансия

— Поднимитесь.

Зашевелились люди. Задвигались, Вставали, с ужасом глядя в небо и на чету царственную. Дёрнул щекой Император, успокаивающе нажал пальцами слегка на нежное плечико, объявил:

— Свадьба наша с Ольми через месяц состоится. В граде Славгороде, что отныне будет Полуночной Столицей Империи. А Куско станет Столицей Полуденной. И будет теперь семья Императора проживать половину года на одной половине, а вторую — на другой. Далее слушайте меня, и передайте всем: теперь единым целым является Держава Славов и Тауантинсуйу, и всяк бывший подданный одного государства прежнего равен в правах подданному другой бывшей державы. Ибо отныне все они подданные Империи. И доведите мои слова до каждого из тех, что отныне живёт под рукой Императора и его супруги…

Вновь ударил раскат грома, подтверждая слова Добрыни, и высвободилась Ольми из его руки, гордо выпрямилась, запрокинув прекрасную головку. И столь она была красива в этой обычной мужской одежде с плеча своего мужа, что едва не потеряли дар речи люди, во дворе находящиеся:

— И отныне будет так, как сказал мой супруг перед ликом Троицы Жизни и всеми подданными Империи! И не смеет никто противиться воле его. Ибо каждый, посягнувший против слов Императора, поднимает свой голос против Истинных Богов.

И вновь все, кто был во дворе, единодушно воскликнули:

— Да будет так!

Внезапно вперёд выскочил Крок с перекошенным от ненависти лицом и заорал:

— Не верьте ему! Убейте их! Немедля!

Но его уже никто не слушал, Добрыня опешил — старый товарищ и друг ведёт себя непонятно. Прищурился, и обмер — жёлтые глаза тайника светились скрытым пламенем. Но почему жёлтые? Ведь у того они серые! Выходит, это не Крок?! Нагнулся, подобрал меч, который было бросил, подержал в руке, напрягся… И по лезвию побежали всполохи синего пламени… Народ замер, а Крок подался назад, пытаясь спрятаться в толпе, но тщетно — его вновь вытолкнули вперёд. Лезвие свистнуло, рассекая воздух. Синяя полоса пронзила воздух, вошла в грудь тайника, прошив её насквозь, и… Взвыл мужчина голосом дурным, хлестнула из раны кровь чёрная, не алая. На глазах стал он покрываться перьями, вытягиваться, пряча руки и ноги, превращаясь в Пернатого Змея Кетсалькоатля, и откуда ни возьмись, появилось трое воинов, в доспехах невиданных, светом одетые. Один из бойцов был в доспехах Инка. Второй — в броне славов. Третий — в одежде меднокожего воина, с томагавком в руке и початком маиса в другой. Вонзились в тело пернатого три прямых меча, взвыл дурным голосом гад, забился. А самый большой махнул секирой невиданной, с острым наконечником клином, и слетела усыпанная перьями голова на землю… Где падали капли крови её, там дым шёл, и стонала сама Земля… Забилось тело пернатое, задёргалось, но светлый руку вскинул, ударил из ладони луч яркий, и вспыхнул злой Бог майя-людоедов, загорелся, оставляя после себя лишь кучу дурно пахнущей золы… А трое, покончив с Богом, подошли к паре царственной, кивнули на прощание, и в небо по вдруг спустившейся ниоткуда лестнице винтовой ушли…

— Найдите Крока. Настоящего! И что за четверка ко мне в покои вломилась?!

Казалось, люди сбросили какое то оцепенение, началась суета, а Добрыня обернулся к Ольми:

— Как ты? Не испугалась?

Девушка с трудом сдерживала дрожь. Мужчина прижал её к себе, погладил по пышным волосам, шепнул:

— Не бойся. Всё закончилось. Чего дрожишь?

— С-с… Страшно…

— Я же с тобой? Так чего боишься?

Она всхлипнула, прижалась к широкой груди, пытаясь найти убежище и защиту…

— Княже, нашли тайника! Он у себя, без сознания лежит! А те четверо — не наши! Никто их не знает. У славов, якобы, метка крохотная, синяя, на спине. А инков вообще никто не опознаёт.

Склонился перед ними старший гридней. Добрыня махнул рукой:

— Ладно. Ясно, что подменыши то. Пошлите на двор за одеждой Оленьки моей, и покои мои приберите. В Славгород отправьте гонца — пусть начинают готовиться к свадьбе нашей. В Куско инки пошлют вести.

— Как повелишь, княже…

Все склонили головы, засуетились. Кто-то принёс тёплый плащ, подал князю. Тот укутал супругу, так как та продолжала дрожать, сел на заботливо поданную лавку, усадил её рядышком, прижал к себе, гладя плечо. Понемногу девушка начала успокаиваться. Но тут во двор вбежала целая толпа — опять воины-инки, и прислужницы. Те с плачем бросились к своей царице, опасливо посматривая на её супруга. Откровение Троицы Жизни видели все, и возражать не осмеливался никто. Мгновенно натянули непрозрачный полог, засуетились… Время от времени слышался шёпот, позвякивание украшений, наконец полог опал, и слав вздрогнул — он ожидал всякого, но не такого: Ольми сидела в простом сарафане славов… Увидев его взгляд, пояснила:

— Я же твоя жена, и на твоей земле, значит, должна и одеваться, как положено здесь…

Кивнул одобрительно, а тут и свои подскочили:

— Готово, княже! Всё убрали, трупы выкинули собакам.

— Хорошо. Нынче охрану нести утроенную. И вам, и инкам. А завтра, поутру, отправляемся в Славгород.

— Гой Да!

Обернулся к супруге:

— Не хочешь ничего сделать?

Она глаза потупила, взяла его за руку, повела к Кроку. Вошли в его комнату, подошла к лежащему телу, коснулась рукой груди мужчины. Напряглась. Что-то щёлкнуло, задышал слав ровно, мощно. До этого вздымалась его грудь почти незаметно. А Ольми насторожилась, всмотрелась во что-то, лишь ей видимое, заволновалась. Прищурился князь, и тоже различил чёрную сетку, что тело воина укутывала, из перьев плетёную. Подошёл, ухватил за петлю, рванул. Лопнуло, и на мгновение окутавшись чёрным дымом, исчезла сеть Пернатого Бога. Снова восхищённо взглянула девушка на мужа своего. Взяла его за руку, на миг прижалась гибким телом, и вскипело всё у Добрыни внутри…

…Дар вновь осмотрел раны Ладоги. Хвала Богам, на поправку дева пошла… Прибыв в Ла-Рошель, фон Гейер умчался к магистру, доложить о прибытии. А он, подняв девушку на руки, отнёс её в выделенную ему комнатку в гостинице Ордена. Уложив на ложе, потребовал принести свои сундучки, и вновь занялся врачеванием. Снова промыл все раны, сменил мази и повязки. Воспаление удалось снять почти везде, многие из ранок и шрамов уже покрылись здоровой корочкой. Да и чувствовала себя Ладога не в пример лучше. Сытная еда и уверенность в завтрашнем дне подействовали на неё, словно исцеляющий волшебный бальзам. Та что за оставшиеся дни пути она немного пришла в себя… Едва закончились процедуры, как в дверь постучали:

— Господина фон Блитца желает видеть магистр.

Парень вздохнул — ну, вот. Начинается…

… Старик был взволнован и расхаживал по залу из угла в угол. При виде появившегося слава он сразу подбежал к нему: