Александр Дорофеев - Мексиканский для начинающих

— Проведем испытания? Немного золотого пульке.

— Погоди до вечера, — сказала Шурочка. — Из такой посуды пьют в интимной обстановке.

— Откуда ж взять? — огорчился Васька. — Ты не создаешь!

С титькой в обеих руках он проследовал дальше и очутился среди многофигурных глиняных композиций. С первого взгляда было не понять, что происходит, но, приглядевшись, Васька возбудился и порозовел, как роз.

Открывалась сексуально-историческая панорама — сцены из жизни древних ацтеков. Попросту групповуха, хотя не менее изысканных, чем морские раковины, форм. Трудно разобраться — чего куда проникает и каким образом. Как в сложнейшей головоломке, только пальцем возможно проследить перетекание скульптурных линий.

Васька перелапал панораму, стремясь запомнить положения, но было мудрено. Особенно, когда дюжина ацтеков и ацтекш сплелись, подобно соломенной корзине, в единое существо.

Шурочка тоже пытливо изучала старинные обычаи, зарисовывая в блокноте.

— А нельзя ли пару фотографий? — спросил Васька. — Мы — на фоне прикладного искусства! На добрую память.

— Здесь запрещено, — сказал Пако. — Фотопроцесс нарушает энергетический баланс скульптурных композиций. Отойдем к раковинам. Или к акульим челюстям.

— Ладно, обождем. Но, клянусь, большего интима для чашеиспытания не сыскать, — Васька воздел руки к небесам. — Братцы, выпьем за половое здоровье ацтеков!

В тот же миг грянул гром и хлынул короткий, мощный тропический ливень. Чаша переполнилась, и Васька прильнул к соску.

— Парное молоко! — восклицал он. — Кумыс!

Картина была диковатой. С признаками безумия.

Гром. Стена ливня. Щелкают акульи челюсти. Поют морскими голосами пустые раковины, грустя о вываренных моллюсках. Стучат каменные шары в космической преисподней, и косовато сверкают глазами двуликие херуфимы. И во вспышках белых молний ритуально колышутся глиняные ацтеки. Пако расчесывает железной щеткой плечи, на которых вырастают шерстяные эполеты. И Васька бесконечно, библейски поглощает небесную влагу из млекопитающей чаши.

Боже, что творится в мире? Где перст Господний, что укажет путь? Где, в конце-то концов, покой? Сплошная воля.

Да минует меня чаша сия! Но, впрочем, если надо испить, выпьем до дна.

Шурочка, лишь она, как волшебный, целительный сосуд, была светла и покойна, что-то мирно записывала, покусывая карандаш. А когда гроза умчалась, сказала:

— Пойдемте, ребята! Неужели для вас это действо внове!

— Эка невидаль, — живо согласился Васька. — Меня другое радует — бодр, свеж и тверд, как обсидиановый нож. Будто дивно похмелился. Из твоей чаши, милая, и дождь, как самогонка!

— Послушай, — склонился Пако к Шурочке, — Басилио становится неуправляем и опасен.

— Что за чепуха! Подумаешь, нахлестался ливня!

— Нет, — отрезал Пако. — Он зарядился энергией ацтеков. Всех перетыкал пальцем. Видишь, сияет и звенит, как медный фаллос. Меня беспокоит, куда нацелится.

— Направим! — улыбнулась Шурочка и поглядела на Ваську, который действительно сиял, лучился и бил копытом, подобно красному выкупанному коню.

Длинноносые и крысохвостые, похожие на худеньких поросят в рыцарских доспехах, броненосцы выстроились «свиньей», будто перед штурмом крепости.

Они напоминали конкистадоров, покорителей Теночтитлана.

Даже в чучельном их облике, в замутненных стеклянных глазках не было уныния. Напротив, задор и ухарство.

Они были привлекательны. Их хотелось гладить и обнимать, почесывать за ухом и пошлепывать по округлому заду. Но кроме того, они внушали своему обладателю глубокую мистическую уверенность.

Одним словом, броненосец желателен под рукой. И стоили они как пареная репа — пять долларов за штуку.

— В столице, — сказал Пако, — идут по десять. Можно делать бизнес.

— На Арбате захудалыми торговали по сто пятьдесят. Вот столица! — гордо заметил Васька. — И очередь была!

— Правда? — спросила Шурочка. — Не заливаешь, Васенька?

— Собственными глазами! У одного, помню, надпись — «Потемкин Таврический».

— Сто пятьдесят, — шептала Шурочка, прикрывая глаза. — Контейнер, растаможка, налоги… Минус, минус, плюс… Да, стоит! — тряхнула она головой.

— Не забывай, у нас серьезное дело, — сказал Пако.

— Одно другому не мешает. Я должна иметь независимый бизнес! Как броненосец по-испански?

— Армадийо, — недовольно ответил Пако, — не думаю, что это хорошая идея.

— Прекрасная! — расцвела Шурочка. — Так и назову мою фирму — «Армадийо корпорейшн». Думала заняться ацтекской скульптурой, но броненосцы, конечно, выгодней.

— Возьми в компаньоны, — подмигнул Васька.

— Какой же из тебя компаньон фигов без начального капитала?

— А мозги? Буду генерировать! К примеру, отправляем в Москву партию. Сдаем оптом ВПК. В обмен на один — устаревший, но на ходу. Пригоняем в Акапулько. Представь, сколько тут отвалят за настоящий!

— Да-а-а, — удивилась Шурочка. — Размах! У тебя, Васенька, есть задатки. Генерируй! А пока возьму охранником, если без запоев.

И она заговорила с продавцом, поминутно делая пометки в блокноте.

— Ну вот, считай, тысяча чучел в кармане. По два пятьдесят за штуку.

— Ты гений коммерции! А я твой верный броненосец! — перевозбудился Васька. — Дозволь к чему-нибудь прильнуть! Богиня! — Он подпрыгивал, пританцовывал, отбрасывая и подбирая всяческие коленца.

— Видишь, что творится! — раздраженно сказал Пако. — Какой-то трехнутый морской конек! Уевон [4] Уевон — вроде мудозвона. с перезвоном! Да и ты глупишь с армадийос! За нашу операцию, вспомни, обещано три миллиона!

— Но это разовый бизнес. А броненосцы — на всю жизнь, — вкрадчиво ответила Шурочка, пытаясь высвободить ногу из Васькиных объятий и поцелуев. — Будь спокоен, Пако, и не суйся, куда не просят!

Почуяв накаленность испанской речи, Васька поднялся.

— Вали отсюда, Пакито! Я тут бронеохранник и вышибалоносец!

— Ке паса? [5] Что такое? — спросил Пако. — Чего он бормочет?

— Не обращай внимания, — сказала Шурочка. — Так — о погоде…

Но Васька, раззадорившись, пихнул Пако в волосатую грудь.

— Сказано — проваливай! Гоу хом!

— Гоу хом, пендехо! [6] Пендехо — мягко говоря, с приветом. — Пако внезапно растопырился, как многопредметный перочинный ножик, и Васька качнулся, получив одним разом несколько болезненных тычков. — Но ме агас реир, Басилио! [7] Не смеши меня, Васька!

Этот «Басилио» давно злил Ваську, напоминая о котах, нищенстве и духовной слепоте, а сейчас резанул по нервам, как паровозный гудок.

Уподобившись старинному семафору, который пропускает состав, Васька отвел кулак далеко в сторону. И вдруг намертво перекрыл пути, впаяв с разворота в Пакино ухо.