Александр Дорофеев - Мексиканский для начинающих

— Эрес тимидо? [13] Ты робкий? Автор, честно говоря, не знает, почему возник этот вопрос. Может, Адель ошиблась и провела по гладкому зеркальному отражению? — спросила Адель, проводя рукой по ширинке.

«Да-а! Впервые буду трахаться на иностранном языке», — думал, обмирая, Васька.

Обилие отражений сыграло странную штуку — он наблюдал происходящее немного со стороны, из зазеркальных прохладных глубин. Было забавно и добавляло остроты — чили, от которого все горело и набухало.

Как открывают задымивший капот автомобиля, еще не зная, в каком состоянии двигатель, так Адель мановением руки стащила с Васьки штаны. И театрально восхитилась:

— О! Муй бьен! Грандулон! [14] О! Очень хорошо! Здоровяк!

Так рыболов приветствует любую рыбку, будь она самых заурядных сикилявочных размеров.

Далее возникло любопытное несовпадение, какой-то распад, объяснимый разве что относительностью скорости света.

В одном зеркале Адель молитвенно опустилась на колени, широко раскрыв глаза и рот; в другом — повернулась аккуратной, розовой, как у Гаврилы Второго, попой, приняв позу спринтера на старте; в третьем — обхватила руками Васькины плечи, а ногами бедра, замерев, будто монтажница на столбе высокого напряжения; в четвертом — оседлала стул, удерживая под животом взъерошенную, как ананас, Васькину голову. В потолочном зеркале Адель вскинула ноги, как бы ожидая, — вылетит птичка или влетит. В напольном — простите, дыхание рвется, рука дрожит и слов уж нету…

— Пенетраме, [15] Есть масса толкований — «войди в меня», «проникни», «проткни», «насыть», «влезь», «охвати», «постигни», «разгадай» и даже «осознай». Признаем со скорбью, что в русском языке нету такого всеобъемлющего любовного выражения. — пролепетала множественная Адель.

Но в лепете был приказ, который Васька по наитию исполнил — во всех смысловых оттенках.

И проникал, и насыщал, и влезал, и постигал! Правда, не осознавая. Сознание меркло и не отражалось в зеркалах.

По комнате струилась и перетекала из угла в угол чистая энергия, искажая пространство, отворяя какие-то доселе прикрытые дверки, из которых доносились вздохи, шепот, стоны и глубокий призывный вой. Адель даже затянула красивую песню: «Но паре, сиге, сиге!» [16] Не останавливайся, продолжай, продолжай! Крепче! Еще крепче! и т. д.

И был припев — «Дуро! Мас дуро! Дуро! Мас дуро!»

Васька и не подозревал, что можно исторгнуть такое из нежной мексиканской Адели — половецкие пляски вкупе с полетом Валькирии и Сольвейг, приходящей на лыжах.

Зеркала резонировали, в них дробились Васьки с Аделями, принимая чудовищно-акробатические позы, разрешить которые было возможно только перейдя в невыразимо более сложную.

Казалось, вечность проникла в комнату — тысячелетия расползались по стенам. Так было всегда, так будет до скончания времен. И зеркала сохранят, как фрески Помпеи и Геркуланума, русско-мексиканское постельное слияние.

Кролик Точтли, в виде пухлого, развратного, солнечного зайца, восторженно скакал по зеркалам, высвечивая и разогревая Васькины с Аделью эрогенные зоны.

И в этот затянувшийся момент материальной активности, откуда ни возьмись, объявился дух Илий. От него веяло заоблачной свежестью, цветущими лугами, вообще невинной природой.

Он безмолвно завис над кроватью. Да и что, право, скажешь? «Перестань, Васька, как тебе не стыдно?» А чего стыдиться? Дело житейское… Дух Илий, как скромный ночной мотылек, трепетал в нерешительности, опасаясь распаленной плоти.

Хорошо зная Ваську, он все же не ожидал такого и беспомощно озирался духовными очами.

— Ну, дает! — оскорбился Васька. — Влетел без стука! Не стыдно ли виснуть над ложем любви? Иди-ка, ты к флоре и фауне…

Как порывом бурного ветра смело дух Илий. Лишь некоторое время слышался запах ежевики и лесного клопа, но потерялся. Вскоре разом распалось, потерялось все — слияние и ритм, и звуки. И поперли в комнату волосатые чубаски, препушистые крепускулы и лысоватые маюскулы.

Зеркала потускнели и дали пару долгих извилистых трещин. Углы подернулись паутиной. А на Аделиной попе вскочили два прыща — маленький и большой.

В довершение зазвенел будильник. Адель проворно, чуть прихрамывая на левую, чуть укороченную ножку, соскочила на пол.

— Се термино, [17] Окончено. Тяжелое, грустное слово! Но в данной ситуации слово «мани» звучит еще грустней и тяжелей. мани плиз!

Стоя косовато, набекрень, она протягивала лапку, покрытую довольно пышной, хотя, конечно, не такой, как у Пако, растительностью.

Остатки энергии улетучились — Васька лежал среди влажных взбуробленных простыней, как мятый плавленый сырок.

Он протянул руку с браслетом, навстречу Аделиной и подмигнул, будто ушлый восточный торговец:

— Бразалета! О’ кей?

— Но! — удивилась Адель. — Но бразалета! Мани!

— Бразалета гуд! — убеждал Васька, приветливо улыбаясь. — Бразалета — дринк! Бразалета — герл! Вери гуд! Мани — но! — закруглился он в обличительно-призывном ключе, как бы провозгласив: «Янки, убирайтесь!»

Адель нахмурилась и быстро достала из-под кровати топорик, типа томагавка. На нем виднелась запекшаяся кровь.

— Бразалета — мьерда! [18] Просто-напросто «говно», хотя по звучанию ничего общего. — воскликнула она. — Мани — гуд!

Васька понял, что браслет не создан для любви, достал остатки «мани» и под топором без лишних слов вручил Адели.

Так, верно, древний бургомистр передавал захватчикам ключи от павшего города. С гордостью, но оскорбленно.

Конечно, топор вслед за постелью оскорбителен, хотя так часто бывает — где амор, там топор! Какие механизмы действуют, понять трудно.

Вздыхая, прихрамывая из солидарности и стараясь не смотреть на голую Адель с прыщами и топором, Васька поспешно одевался.

Все было подизгажено. Томные взоры, позы в зеркалах, входы и выходы, шепоты и вопли — все насмарку. Мечтая о любви, Васька отгреб акробатику, топор, да денежные претензии. Он чувствовал себя виноватым и обманутым. Душа рвалась к Шурочке, к любви на русском языке.

«Зачем мне эта физкультура? — думал он. — Не юноша, а чего вытворял! Битую ночь вертелся на брусьях, пролезал в кольцо, увивался по канату, прыгал через козла. Не говоря об отжиманиях, сальто-мортале и балетных позициях. Как глупо!»

Адель припрятала денежки и сосредоточенно заводила будильник, удерживая топор между ног. Кажется, это доставляло ей удовольствие. Заслышав постанывание, Васька вышел не прощаясь.

Он шел по утреннему бульвару, угнетаясь.

— Мудак я, мудак, — приговаривал в такт шагам. — Своего духа, мудак, обидел! Ни за что, ни про что!