Александр Дорофеев - Мексиканский для начинающих

Васька, как мог, поведал свои похождения — от старой коммуналки до израильского консульства.

— Закурим-ка ивана-да-марью [21] Конспиративное наименование марихуаны. для чистоты мысли, — и тетя Буня умело скрутила цигарку. — Будешь?

Васька затянулся пару раз. Пахло прошлогодним палым листом и далеким лесным пожарищем.

— Так вот, друг милый, ничего веселого в твоей истории нет — дело нечистое! Во-первых, подозрителен Пако!

— Нормальный мужик, — запротестовал Васька. — И по уху схлопотал, и деньжат подкинул! Разве что волосат…

— Поверь старой еврейке, которая тридцать лет работала на «Мосад» — нюх-то сохранился, — и тетя Буня повела кривым носом, выпуская душные клубы ивана-да марьи. — Во-первых, Пако. Во-вторых, броненосцы. В-третьих, Гаврила, он же Габриель — очевидная подставка. А встреча в гольф-клубе — ловушка! Относительно Хозефины, Адели и Гаврилы Второго полной ясности нет.

— А Сероштанов, он же Белобрюков?

— Сероштанов просто мудак, — коротко разъяснила тетя Буня. — Хотя и его по этой причине следует опасаться. А вот Шурочка, кажется, попала в сети — надо вызволять!

Васька разволновался и разом сделал несколько затяжек ивана-без — марьи:

— Давно, давно хочу! — горячо заговорил он. — Да не знаю, с какого конца браться! Может, Пако утопить?

— Дите малое! — проворчала тетя Буня. — Не знаешь разве, что вызволяют одним махом — жертвенной любовью.

У Васьки потеплело и в голове, и на сердце, ноги ослабели, и время распалось на маленькие отрезочки — сантиметра по три каждый. А между ними была подозрительная, как Пако, шерстяная пустота.

— О чем это я? Что такое? — запамятовал он. — Какая-то старушка! Видать, я — Иван, она — Марья. Или наоборот?

Но во время очередных трех сантиметров спросил на всякий случай:

— А чем жертвовать-то?

— Всем, Васенька, жертвуй, — донеслось сквозь временную мглу. — Всем, что под руку попадет!

— Под какую? — удивился увядающим языком. — А чем жертвовать?

— О, да ты, миленький, поплыл, — всполошилась тетя Буня. — Одолели иван-да-марья! Обкурился! Надо вздремнуть.

Васька и дремал, и бодрствовал. Видел себя маленьким васильком на лугу, по которому мотались громадные шары перекати-поле. Какие-то рыбки в банке, булочка за три копейки, ночной заснеженный лес…

— Как ты, Васенька? — спрашивала тетя Буня, прикладывая ко лбу холодное полотенце.

— Нормально, — отвечал он с большим опозданием.

Сети кругом. Сети. В них бились Шурочка и булочка за три копейки.

— Авоська! — сообразил Васька.

Не сети, а большая авоська с кефиром. А в кефире — калоша с кровавым подбоем. И птичка, птичка — то воробей, то мухоловка — трепетала в авоське.

Печальный образ, раз явившись, не оставлял — птичка в авоське! Полная дребедень, но с пророческим уклоном.

Очухавшись, Васька сразу вспомнил:

— Птичка в авоське!

— Не надо трактовать прямолинейно, — покачала головой тетя Буня. — Была ли авоська дырявой — вот в чем вопрос, Васенька!

— Авоськи всегда дырявые, — сказал он вполне осмысленно.

Маленькая, седенькая, с желтыми почти шестиугольными глазами тетя Буня прохаживалась кругами, зорко, озабоченно поглядывая на Ваську.

— Знаешь, дорогой, проси политического убежища! Прямо сейчас пиши заявление, а я тебя быстро оформлю гражданином земли обетованной.

— В принципе, я не против, — согласился Васька. — Но кто же тогда Шурочку вызволит?

— Конечно, конечно! Ты прав, птичка в авоське! Убегать от судьбы позорно в какие бы то ни было земли. Но должна предупредить — тебя ждут большие перемены. Образно говоря — смерть и возрождение! Готов ли ты, Васенька?

— А нельзя ли еще коньячка? На посошок, перед большими переменами!

Они выпили за судьбу, за все более-менее земли, за Шурочку и по инерции за Сероштанова.

Тетя Буня объявила национальный праздник и велела поднять над консульством флаг.

— Гуляем! Где наша не пропадала! Прием что ли закатить?

— Ну его к лешему! — не согласился Васька. — Посидим на кухне, как в былые времена. Поговорим.

Но тетя Буня сильно раззадорилась. Ей как старой разведчице хотелось на люди, в свободный поиск.

— Ты, птичка в авоське, кебраду видел? Поехали!

По бульварам, по крутым горным дорогам, над обрывами катил тети Бунин чудовищной длины лимузин — в него можно было загнать отару овец. Мелькали виллы, яхты, отели с бассейнами, бугамбилии [22] Кустарник с невероятно яркими фиолетово-пурпурными цветами. Каждый уважающий себя мексиканский художник пишет бугамбилии. и хаккаранды. [23] Когда цветет это изысканное дерево, листьев на нем почти нет. По мере опадания цветов появляется внушительная лиственная крона. Приятно стоять под хаккарандой, глядя в небо.

Из лимузина город казался строже и краше, будто отдавал честь.

Васька глядел по сторонам, но думал о птичке в авоське. Нездоровое видение. В авоське, конечно, может быть, что угодно — батон, бутылка, консерва, вобла, ботинки в починку, белье из прачечной. Но птичка?!

Единственная порода птицы, увязывающаяся с авоськой, мороженая, как булыжник, курица. Все остальные, включая павлина, цесарку и птицу-секретаря, с авоськой несовместны.

Васька хотел поделиться раздумьями. А тетя Буня-то уже дремала, посапывая, но не смежая желтых глаз.

О, страшно смотреть в спящие глаза! И хочется, и боязно. В спящих глазах тети Буни было что-то бездонное, колодцеобразное, уходящее в другие измерения, где птичка в авоське — заурядное, в принципе, явление.

И Васька, вздрогнув, отвернулся, боясь узнать то, чего до последнего смертного часа знать никому не следует.

[24] Ущелье, трещина. Как сказуемое употребляется в значении — сломаться, обанкротиться, дать трещину.

Тетя Буня пробудилась, когда они подъехали к обширной, вдающейся в море площадке, тесно затолпленной.

Все чего-то поджидали. У берега замерли прогулочные катера и яхты, круизные лайнеры, моторные и парусные лодки, надувные матрацы и автомобильные камеры. В небе кружил биплан.

Так могут ожидать солнечное затмение, извержение вулкана или эскадрилью летающих тарелок. В общем — вычисленное и предсказанное с точностью до суток природное явление.

Если же говорить о запланированном, то подобный интерес вызовет разве что запуск космической ракеты с коровой на борту.

Возможно, публичные казни собирали в прошлом столько терпеливо-внимательных граждан.

По правую руку от площадки возвышалась устрашающего вида скала, подножием уходящая в маленькую каменистую бухту, заполненную прибоем и мелким мусором — бумажки, листочки и прочая дрянь.

Полдюжины неприметных мексиканцев, растопыриваясь по-лягушачьи, отлавливали мусор мелкоячеистыми сетями.