Александр Дорофеев - Мексиканский для начинающих

— Что тут написано? — спросил Васька, когда они проезжали мимо громадного рекламного щита, на котором крепко обнималось бесчисленное множество людей всех возрастов и национальностей. — Штучки мнимого Гаврилы?

— В Акапулько каждый может встретить богатого и престарелого любящего вас родственника, — задумчиво перевела тетя Буня.

— Ничего рекламка! — развеселился Васька. — Хотел бы поглядеть на человека, сочинившего этот бред! Да еще, небось, кучу денег огреб!

— Не будь таким скептиком, Васенька, — чего только в жизни не случается, поверь бабке! Кстати, как ты относишься к деньгам?

— В общем-то, хорошо — когда их нет. И плохо — когда есть.

— Что за чушь!? Будь любезен — растолкуй!

— Ну, когда нету, как сейчас, к примеру, я думаю — вот бы появились! заведу копилку на черный день, буду считать, сколько за месяц расходую, экономить и беречь. Обстоятельно, хорошо думаю. А когда деньги есть, после зарплаты, трачу до копейки — варварски. Могу за час. Наверное, это плохое отношение.

— Отчего же, — возразила тетя Буня, — в нем есть своя прелесть. Но с возрастом, увы, проходит.

— С возрастом жизнь проходит! — заявил Васька, подозревая, что цитирует какого-то классика типа Агнии Барто.

Тетя Буня промолчала. На стареньком ее челе отражалась масса сомнений. Достав из бара бутылку, она приложилась, умело и расчетливо булькая.

— Хочу открыть пару секретов. Лучше сказать — две тайны. Думаю, время пришло.

— Звучит угрожающе — время пришло! — повторил Васька. — Я заметил, что в Мексике нет уличных часов. То ли время у них еще не пришло, то ли уже отвалило…

— Слушай и не перебивай! — приказала тетя Буня. — Не хотела говорить сегодня. А раньше-то и не могла — опасно было. Знай, Васенька, я… — она с трудом перевела дыхание, — я — твоя двоюродная бабушка!

— Кто же тогда я? — глупо спросил Васька.

— А ты, балбес, мой внучатый племянник, — и тетя Буня поцеловала его в щеку. — Соображай быстрей и обними бабку.

— Сначала выпью! — Васька хлебнул из бутылки и поперхнулся. Ему стало неловко — до полного покраснения. Он застыдился пить при тете Буне из горла. И это со всей очевидностью говорило о том, что она не соврала, что она — подлинная, без дураков, двоюродная бабка!

Они бросились, как на плакате, в объятия. Бабка Буня, подобно исхудавшей канарейке, оказалась так мала на ощупь, что все время проваливалась Ваське под мышку.

— Жить мне осталось считанные дни, — сказала она, отстранившись. — Плоть, черт ее дери, испаряется! Еле душа держится. Видишь, не моргаю, чтоб не отлетела. И пора открыть вторую тайну: все, что я имею, завещаю тебе, Васенька. Записано в бумагах и печатью прихлопнуто…

— Баба Буня, зачем об этом.

— А должен ты знать, что после смерти моей остается тебе во владение дом на берегу Средиземного моря, ресторан в Тель-Авиве, магазин женского белья в Париже, книжная лавка в Лондоне и Малый театр в Москве.

Васька, ковыряя в носу с вполне безумным видом, задумчиво спросил:

— Почему не Большой?

— Прости, старуху — не потянула, — обиделась баба Буня. — И оставь в покое нос! Тебе, Васенька, пригодятся хорошие манеры — хотя бы для того, чтобы снять три миллиона в цюрихском банке.

Он оцепенел, как жучок, которого тронули пальцем. Только Ваську-то не пальцем, а перстом, перстом!

— Эй-эй! — теребила его баба Буня. — Наградил Господь слабонервным племянником! — Дзынь, дзынь! Ваша, гражданин, остановка! — шумела она. — Вася, надо прощаться! Я улетаю — пожалуй, не свидимся в этом мире. Вот адреса, телефоны и десять тыщ на мелкие расходы. — И она приникла к Ваське, как сухой желтоглазый лист. — Прощай, мой друг, не делай глупостей, хотя без них невозможно. Будь осмотрителен и легкомыслен. И вспоминай двоюродную бабку!

Стоя на тротуаре, Васька смотрел, как лимузин бесшумно разгоняется по бульвару, исчезая средь пальмовых теней, растворяясь в горячем колыхании бесконечного дорожного миража.

— Баба Буня, — сказал он вслед. — Я тебя всегда любил.

Конечно, конечно, Васька был сражен. Дома, магазины, миллионы, Малый театр и двоюродная бабушка — израильский консул при смерти, — от такого набора кто не дрогнет! Разумом, душой и телом.

Но кроме того, Ваську разволновал национальный вопрос.

Действительно, живет человек и вдруг — бац — оказывается в некотором роде отчасти евреем. Или португальцем — неважно!

Что же получается?

Всегда ли, следуя генетическому коду, он жил отчасти как еврей? Или теперь надо начинать сызнова, чего-то изменяя в манерах, речи и образе мышления?

Предполагалось несколько постановок вопроса — что делать, если человек не был евреем и вдруг стал? как поступать, если человек всегда был евреем, но не догадывался? и наконец — как быть, если человек думал, что он русский, а оказался отчасти евреем?

Эти дополняющие и углубляющие друг друга вопросы довели Ваську до полуобморочного состояния. На склоне жаркого акапулькского дня его колотило от необходимости самоопределиться.

Он не замечал, что уже с полчаса стоит напротив продавца шнурков и призывно смотрит в глаза.

А продавец давно занервничал. Перебирал шнурки, улыбался, мрачнел и вязал океанские узлы, примеривая на шею.

В конце концов, не выдержал и заорал:

— Бете де аки, уевон! Бете а каса! Бете де ми бида! [26] Уйди отсюда! Иди домой! Уйди из моей жизни! Уевон — от уево — яйцо. В общем-то, то же самое, что отечественный мудак.

Васька, поняв, что посылают, побрел неведомо куда, размышляя о неисчерпаемости национального вопроса:

«Вот пример расшатанного самосознания! Мексиканский продавец шнурков — кто он такой?» — Васька оглянулся оценить физиономию, но, выбитый из колеи продавец уже свернул шнурочный лоток.

«Да, легко сказать — я мексиканец! А что, простите, за этим стоит? Большой компот из ацтеков, испанцев, толтеков, итальянцев, тарасок и прочих таинственных ингредиентов. Не компот, а зелье! То ли приворотное, то ли отворотное. Может ли сложиться национальный характер за пятьсот лет, прошедшие с тех пор, как заварили зелье?» — Васька остановился, осматриваясь и принюхиваясь — как тут с характером?

Чего-то наблюдалось, витало в воздухе, создавая латиноамериканскую атмосферу, определить которую мудрено. Зелье булькало, пузырилось, выплескивалось, испуская ароматы и миазмы. Словом — кипело. И до холодца было далеко.

— Вавилонское смешение! — буркнул Васька и ощутил в кармане десятитысячную пачку. Национальный вопрос сменился экономическим.

Можно гулять, оставив самосознание продавцу шнурков, — пойти в любой ресторан, нажраться мороженого или кукурузы на палочке, сесть в такси и осмотреть весь город, взять на прокат яхту или водный мотоцикл, подарить Шурочке драгоценный перстень… Все возможно благодаря двоюродной бабушке.