В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III

Сперанский понял, что решение императором принято. Что ж, тогда можно не докладывать ему о том, что значилось под первым номером в папке с документами, которую он принес сегодня. По этому вопросу он сам все решит, тем более, что дело пока не официальное, а сугубо предварительное…

Умный и дальновидный, Сперанский на сей раз просчитался, причем роковым для себя образом. Всецело занятый полученной новостью об императорском манифесте, он недоучел всех деталей. Впоследствии министр горько корил себя именно за это, но было уже слишком поздно.

А речь должна была идти ни более ни менее, как о предложении герцогу Ольденбургскому занять шведский трон, на который он действительно имел определенные права в силу своего происхождения. Он был родственником шведского короля Адольфа-Фридриха (кстати, дяди Екатерины II) — внуком его младшего брата… Дела же в Швеции обстояли, мягко говоря, неважно.

В 1808 г. в результате последней в истории русско-шведской войны Швеция потеряла огромные территории, в том числе Финляндию. В стране начался кризис — военный, финансовый, экономический, государственный. И династический: весной 1809 военные свергли короля Густава IV Адольфа, так и не ставшего в свое время мужем старшей дочери императора Павла — Александры. Одна из придворных партий, тяготевшая к России, тайно направила к Сперанскому, который был особо доверенным лицом Александра I, свою депутацию, чтобы всего лишь прозондировать почву в важном деле.

Приехавшие шведы хотели знать, согласится ли русский император отпустить на шведский престол принца Георга Ольденбургского. Прежде чем начать в Швеции действовать в его пользу, они хотели быть уверенными, что не получат отказа и в случае формального предложения, ибо риск был чрезмерно велик.

После аудиенции у императора Сперанский сообщил шведским депутатам, что Александр вряд ли отпустит чету Ольденбургских, поскольку имеет на ее счет совершенно иные планы. Шведы отправились обратно ни с чем, а проблема пустующего шведского трона разрешилась достаточно скоро и совершенно неожиданным образом: шведским королем стал наполеоновский маршал Жан-Батист-Жюль Бернадот. Сын мелкого почтового чиновника оказался основателем новой, правящей и по сей день королевской династии…

Нет ничего тайного, что не стало бы явным. Какими бы негласными ни были переговоры шведов в России со Сперанским, вскоре это обсуждали уже открыто. И свидетельство тому — записи посла Коленкура:

«Некоторые лица из окружения императрицы-матери говорят о принце Ольденбургском, как о кандидате на Шведский престол… В обществе громко говорят, что Государь не хочет вмешиваться в дела Шведские».

Чуть позже Коленкур снова возвращается к этой теме:

«По слухам, стокгольмская партия готова предложить Шведский трон принцу Ольденбургскому, супругу великой княгини, при условии, что Россия возвратит Швеции Финляндию».

Возвращать Финляндию Александр, естественно, не собирался, да и от дошедших до него, наконец, слухов лишь отмахнулся, поскольку официально ему никто ни о чем не докладывал. Слухи эти насторожили Сперанского, который предположил существование шпиона (или шпионов) вдовствующей императрицы в своем штате или — что было более вероятным — в окружении Александра. И это предположение не замедлило оправдаться: о предложении принцу Георгу занять шведский престол узнала Екатерина Павловна.

Узнала она и о том, что Сперанский «отказал» шведской депутации, и тем самым лишил ее вполне реальной возможности стать шведской королевой. С ее точки зрения, это была бы та самая блестящая судьба, о которой она мечтала еще во времена разговоров о браке с австрийским императором. А о том, что она считала себя готовой к ней и достойной ее, говорит и ее несомненно высокое мнение о своем предназначении и осознание своих способностей.

Недоброжелатели Сперанского повернули дело таким образом, что министр не доложил императору о депутации Швеции из-за своего нерасположения к слишком влиявшей на Александра Екатерине Павловне. Получалось, что именно «по вине Сперанского» Екатерина Павловна осталась женой «всего лишь» герцога. Этого она ему не простила.

В марте 1812 г. Сперанскому было предписано оставить Петербург, выехать в Нижний Новгород, потом в Пермь. И на другой же день после отправки Сперанского в ссылку Александр сказал другому своему сподвижнику, князю Голицыну: «У меня отняли правую руку».

Через много лет, уже в 1820 г., он скажет: «Никогда я не верил в возведенную на него клевету об измене».

Не верил. Просто сделал выбор в пользу любимой сестры. И это было очень характерно для Александра, холодный, логический ум которого часто уступал внезапным (или не очень) движениям его сердца. Не зря он чувствовал и даже говорил особо доверенным людям, что не создан для трона, и с удовольствием обменял бы корону на возможность жить обычной жизнью.

Ему не очень верили: большинство людей, наоборот, готовы были бы пожертвовать самой жизнью, ради получения короны. И иногда ее получали. Человек, не приспособленный к роли монарха — отнюдь не редкость, в Европе таких на протяжении столетий было великое множество. Но очень мало было тех, кто признавался в непосильной тяжести бремени власти, и еще меньше тех, кто от этой власти добровольно отказывался.

Начало жаркого лета 1812 года Екатерина Павловна проводила в Твери, ожидая появления своего второго ребенка. На сей раз она хотела дочку. И уже мечтала о том, какую блестящую партию подберет для нее лет через восемнадцать.

— Боюсь, выше высочество, что ваши мечт а преждевременны, — довольно безжалостно сказала ей Мария, с которой великая княгиня поделилась своими сладкими династическими грезами. — Ваш второй ребенок тоже будет мальчиком.

— Ты уверена? — огорченно задала великая княгиня в общем-то риторический вопрос.

В таких делах Мария никогда не ошибалась, и Екатерине Павловне это было прекрасно известно.

— Абсолютно. А вот третьей родится дочка.

Лицо Екатерины Павловны просветлело, но тут же снова затуманилось.

— Мне бы не хотелось, подобно матушке, всю жизнь провести в беременностях и родах, — сказала она.

— Ну, девяти-то детей у вас точно не будет, — усмехнулась Мария. — А вот четверо — обязательно.

— Но моя дочь будет носить корону в браке? — настойчиво спросила Екатерина Павловна, которой трудно было расстаться с заветной мечтой.

Мария снова улыбнулась.

— И вы, и ваша дочь будете носить корону, — сказала она самым естественным тоном.

— Корону… — начала было великая княгиня, но ее прервал стук в дверь.

— Курьер от его императорского величества, — доложил лакей.

Распечатав пакет, Екатерина Павловна быстро пробежала его глазами и бессильно уронила руку с письмом на колени.