Сергей Лапшин - Последний довод побежденных

Точка была поставлена, и Ланге, как и всегда в моменты написания писем, испытывал чувство легкости и расслабленности. Словно бы ему выпадало прикосновение к дому и драгоценные секунды в объятиях своей любимой.

Ланге был солдатом новой формации, из тех кругов, что вынужденно были затронуты войной. Потери сорок второго года вынудили Германию объявить всеобщую мобилизацию, ставя под ружье всех тех, кто не должен был воевать. Конечно, и нужно было бы жить на территории Третьего рейха, быть первыми ласточками новой расы. Стать отцами тех, кто будет воспитан в режиме нового мирового порядка.

Однако русские запредельным усилием, упрямством воли и характера сумели нанести весьма чувствительные поражения войскам Вермахта. Да, скрывать это было бы глупо — пришлось покинуть Кавказ, отойти от Волги в тот самый миг, когда, казалось бы, судьба мира уже была решена. Одному богу ведомо, скольких жизней стоило это коммунистам. Но если евреи, устроившиеся у кормила власти Советов, могли не считать своих азиатов, плодящихся не хуже тараканов, и трупами их выкладывать километры, то потеря каждого немца для Рейха была невосполнима. Сравнима ли жизнь полуживотного с жизнью германца? Сталин, понимая ответ, кидал на чашу весов миллионы своих фанатичных солдат в бессмысленном и упорном сопротивлении.

Это были горькие мысли, но, не думая о поражениях, не достичь побед. Из того, что произошло, следует извлекать уроки, и Ланге предпочитал делать это. Инженерный батальон Олафа не участвовал пока в боях. Строительство укреплений, оборонительных полос для непрерывно отступающих армий требовало немалых затрат сил и средств.

Стук в дверь оторвал Олафа от его размышлений. Тактичный майор Вайзен не счел возможным пройти в комнату, которую они делили на двоих, без предупреждения. Впрочем, это было, конечно же, формально, и в большей степени условно.

— Не помешаю, Олаф?

— Ни в коем случае, герр майор, прошу вас, — Ланге указал на свободный стул, приставленный к столу.

Вайзен опустился на него, заметил так и не убранную фотографию в рамке, учтиво кивнул:

— Фройляйн, рад видеть вас.

Олаф усмехнулся — против он ничего не имел. Даже в условиях тяжелой и кровопролитной войны должно оставаться время на мелкие радости.

— Надеюсь, фройляйн не откажется составить нам компанию? — Вайзен выставил на стол принесенную с собой темную бутылку и два чисто вымытых стеклянных стакана. В конце концов, пить вино из кружек было немыслимо даже сейчас. И вновь Олаф не стал возражать против присутствия фройляйн. Не первый раз уже это было, и пусть не превратилось в традицию у Вайзена, но было, думается, уже близко к этому.

— Непривычно, — поднял глаза на Вайзена Ланге, отведав вина. Покатал языком, небом ощутил вкус. Сладковатый, терпкий, насыщенный.

— Да уж, ничего общего с рейнским, — согласился майор, в свою очередь с удовольствием сделав пробный глоток. — Я бы сравнил с испанским, но тут чистая сладость, нет характерной горечи, — заметил он.

— Удивительно, — подхватил тут же Олаф. — Удивительно, герр майор, эта страна — и вдруг совсем неплохое вино!

Ему нравилось разговаривать с командиром. Тот, безусловно, был умен и, более того, житейски мудр. Будучи по образованию и роду занятий учителем словесности, майор добровольно пошел защищать интересы Рейха на Востоке. С Вайзеном всегда было о чем поговорить.

— А что, Олаф, на ваш взгляд, не так с этой страной? — ласково улыбнулся майор, судя по всему и сам довольный назревающей дискуссией.

— Коммунисты, они как плесень здесь, они отравляют жизнь, умы миллионов и миллионов, заставляя бессмысленно погибать, сопротивляться культуре, которую несем им мы, немцы. Не понимаю, насколько же нужно быть фанатиком, чтобы не понять одного — мы не завоеватели! Мы единственно несли мир, несли свободу этому народу, а он поднял на нас оружие. Вместо того чтобы встать вместе с нами, уничтожить эту еврейскую верхушку! Что это, майор, трагическая ошибка или тот русский характер, который описал Достоевский или Тургенев?

Вайзен с любопытством посмотрел на своего подчиненного. Круглолицый, с мягким выражением глаз, с легкой улыбкой, майор всегда производил приятное впечатление, располагал к себе. Его можно было лишь слушать, слушать и восторгаться его знаниями, переплетением слов и великолепным умением рассказывать.

— Тургенев, Достоевский, разумеется, значимые фигуры, мой мальчик. Но мы с вами, как и все вокруг, как наши генералы, должны понимать одно — Россия изменилась, изменился ее народ. Все то, что было важным для героев эпохи указанных вами авторов, ныне лишь прах и пепел. Ныне, сейчас, герои иные. Что важно, мой мальчик, эти герои вот они, на глазах. Это смело, безумно смело и сильно — взять и одним поступком перечеркнуть все, что было, и начать сызнова, с чистого листа, взять и построить нечто новое. Ярким примером нынешнего поколения я бы назвал не скороспелых крестьянских писателей, хотя и среди них есть самородки. Горький, мой мальчик, вот то, что подойдет нам больше всего. Буревестник как ожидание революции, перемен, которые перевернут все, и к чертям разрушенный мир! Пусть будет апокалипсис, а на руинах его пусть пируют выжившие. Все, что происходит в литературе России, да и в жизни ее, характеризуется лишь естественным отбором — выживает сильнейший. Да, именно так, мой мальчик. Отрицание личности, всех свобод, которыми по праву гордимся мы, вот сущность выживания, которую теперь нам демонстрирует коммунизм. И в данном случае выживет не просто сильнейший, а выживет стая. Да-да, мой мальчик, это следующий шаг эволюции — стая, которая без колебаний готова пожертвовать любым своим членом. Нет ценностей, нет того, с чем нельзя было бы расстаться во имя этой общности.

Ланге потребовалось несколько минут, чтобы обдумать то, что было сейчас произнесено. Он, конечно, предпочитал бы услышать подтверждение своих слов, но получил нечто, на что совсем не рассчитывал. Чуть ли не теорию, глобальную, огромную, революционную по своей сути.

— Простите, герр майор, вы утверждаете, что русские находятся на более высокой степени эволюции нежели мы, германцы? — решился-таки облечь свои мысли в форму вопроса Ланге. Мягко говоря, то, о чем беседовали он и его командир, не нашло бы одобрения у властей.

— На более высокой стадии эволюции общества, мой мальчик, но не личности. И это гибельный путь. Общество есть совокупность индивидуумов, личностей. Убери из личности стальной характер и волю, общность столь никчемных человеков не будет ничего стоить. Надгрупповое, общий разум примитивен. И руководствуясь им, коммунисты обедняют сами себя в количестве возможных принимаемых решений!