Сергей Протасов - На восток [litres]

Ночи оставалось уже совсем немного. Еще до рассвета Андржиевский выдвинулся вперед, ведя поиск на пути движения каравана. Море оставалось пустым и спокойным. Пересекаемая отрядом центральная часть Японского моря была обычно пустынной, однако сейчас имелся риск наткнуться на дозорных японцев. Сигнальные вахты усилили, но никого пока не видели.

С рассветом 15 сентября получили кодовую телеграмму, извещавшую о выходе десяти вооруженных пароходов с десантной группой для портов Есаси, Отару и Масике на обращенном к Японскому морю берегу Хоккайдо. По плану, они должны были достичь своих пунктов назначения уже после начала атаки Небогатовым самого пролива.

Южный ветер постепенно усиливался, разведя к полудню приличную волну, изрядно трепавшую миноносцы. Стальные якорные канаты, с самого начала заведенные с кораблей отряда Ломана на транспорты в качестве буксирных концов, скрипели и гудели. С покатых палуб постоянно скатывались каскады воды. Передвигаться по ним без страховки стало невозможно.

Гораздо более крупные эсминцы чувствовали себя лишь немногим лучше. Едва различимые с больших кораблей на горизонте впереди, они шли под своими машинами и обеспечивали разведку, опережая конвой на двенадцать миль и рассыпавшись широкой цепью, насколько позволяла видимость. Между ними и главными силами держался один из десантных пароходов, обеспечивая визуальную световую связь. Сигнальные вахты на всех транспортах еще до выхода в море укомплектовали опытными флотскими командами.

Пользоваться радиопередатчиками разрешалось только на прием. Для страховки, по распоряжению старшего флаг-офицера штаба Небогатова лейтенанта Сергеева под ключи станций даже подложили специальные картонки, которые опломбировал флагманский минер Степанов. Соблюдению скрытности на этапе выдвижения к вражеским берегам придавалось огромное значение.

На прижатых к волнам эсминцах для расширения секторов обзора использовали «вороньи гнезда» на мачтах. Из-за сильной качки наблюдателей в них меняли каждые полчаса, но даже такая вахта казалась невероятно длинной. Выдерживали не все. Вскоре после полудня шедший крайним правым в дозорной цепи «Громкий» обнаружил справа по носу в семи-восьми милях паруса небольшого двухмачтового судна, шедшего на пересечку его курса с юга. Об этом немедленно сообщили фонарем на репетичный пароход и на соседние эсминцы, увеличив обороты и начав сближение.

Скоро уже разглядели, что это большая шхуна, имевшая, видимо, и паровой двигатель. Между мачт возвышалась вяло дымившая труба. Заметив эсминец, парусник отвернул к японскому берегу, совершенно игнорируя передаваемый флагами и прожектором приказ немедленно убрать паруса и лечь в дрейф. Одновременно где-то совсем рядом заработала станция беспроволочного телеграфа.

Депешу сразу начали перебивать с миноносца, сорвав все пломбы, но, судя по тому, что с конвоя подали условный сигнал о работе чужой станции поблизости, не особенно преуспели в этом. Далековато еще было. Поскольку кроме удиравшей шхуны ни «Грозный», ни другие эсминцы не наблюдали больше ни дымка, ни паруса, предположили, что передатчик стоит именно на ней, и подняли ход до полного.

Быстро догоняя, с десяти-двенадцати кабельтовых дали первый предупредительный выстрел. Одновременно в очередной раз повторили ратьером и семафором требование остановиться, но японец его упорно игнорировал, продолжая «засорять» эфир. Но дистанция сокращалась, и скоро это стало бесполезно, поскольку станция миноносца гарантированно перебивала своего оппонента. С трех кабельтовых начали стрелять и пулеметы, дав две короткие очереди по парусам и рангоуту. Со шхуны в ответ немедленно защелкали винтовочные выстрелы.

«Грозный» ответил всем бортом, но из-за качки рассыпал снаряды довольно далеко по сторонам. Повезло! Спустя меньше минуты пара из них все же рванули рядом или вообще в корпусе. Над шхуной тут же взвился столб белого пара, видимо, пробили котел, а паруса послушно поползли вниз. Передачи оборвались.

Обстрел прекратили, но, помня о незадаче, приключившейся с «Днепром», и ожидая подвоха, эсминец осторожно приближался к дрейфующей шхуне со стороны ее высокой кормы, где не было видно ни пушек, ни пулеметов. Стволы всех орудий держали на цели, а абордажная команда, вооруженная винтовками, сидела в готовности. Укрывшись за кожухом котлов и дефлекторами, она также выцеливала любое движение на подозрительно опустевшей чужой палубе.

Несмотря на изрядное волнение, «Громкий» виртуозно притерся к борту, и на шхуну тут же перескочили вооруженные матросы. Скоро выяснилось, что на этой почти новой посудине стояло пародинамо с радиотелеграфом, а машины не было. Экипаж оказался гражданский и весь прятался в трюме, за исключением двух морских офицеров. Одного из них, лейтенанта, убило снарядом, а второго – какого-то несуразного мичмана, видимо, контузило, так как его тошнило, и он все время рыдал, без конца протирая свои очки.

Шхуну с оставшейся на ней для присмотра абордажной партией под парусами отправили к конвою, а «Громкий», получив приказ немедленно доставить пленного мичмана, резво побежал к флагману. До западного устья пролива Цугару оставалось еще около 90 миль, и встретить здесь противника никто не ожидал. Пленного требовалось срочно допросить. Возможно, впереди имелись еще какие-нибудь сюрпризы.

В два часа пополудни чуть оклемавшегося японца передали на «Николая», что оказалось весьма не просто. Мичман был далеко не юн и грузен телом. К тому же напрочь лишен морской сноровки. Пленным оказался 52-летний Накасоне Канеи. Он стал офицером японского флота всего три недели назад, когда его вместе с еще пятнадцатью служащими «Северной телеграфной компании» мобилизовали на флот для обслуживания радиотелеграфа.

Допросом выяснили, что шхуна принадлежала силам самообороны Хоккайдо и вместе с еще четырьмя такими же переоборудованными судами несла службу на подступах к Цугару. Будучи совершенно не морским человеком и оказавшись всего неделю назад в ее экипаже, Накасоне впервые вышел в море. Он сильно страдал от морской болезни, почти не спал, совершенно не мог есть. К тому же был вынужден терпеть постоянные насмешки от командира судна лейтенанта Яманага. Тот тоже был мобилизованным, но, в отличие от связиста, всю жизнь провел на кораблях, а когда был списан по болезни, преподавал в военно-морской школе в Хакодате.

Попав на борт броненосца, почти не реагировавшего на такое волнение, почтенный мичман скоро почувствовал себя много лучше и смог говорить. Не выдержав «пытки» двумя стаканами шустовского коньяка, влитыми в него для успокоения нервов, довольно охотно отвечал на вопросы и уже не плакал.