Дмитрий Абрамов - «Большая Искра» [litres]

Он вздрогнул. Что там этот чудик про генералов говорит. Не надо про них говорить. Вон лучше с этим эстонцем поболтаем. Капитан-кавалерист эстонской армии. Потом, капитан же в Красной Армии. В первый день войны часть разбили немцы. Правда говорит многих и не надо было бить-разбивать. Сами по домам-хуторам разбежались. Ну, а я что? Солдаты разбежались. Кем командовать? Вышел к немцам. Неделю помурыжили в лагере и домой отпустили. Отпустили? Везунчик. До дому добрался, жить-есть надо. Ну и устроился в городскую администрацию работать. Так не в полицию же! Всего лишь редактором в газету местную. Я ж не вешал никого. А всего лишь фотографировал. Так если не я, то другого бы нашли.

Или вот два мужичка, лет под сорок обоим. Практически близнецы-братья. Самые опытные по нынешней ситуации. Зеки со стажем. Еще в Гражданскую воровать начали. Сколько раз сидели, уж и не упомнят. Гуманная Советская Власть срока по началу отвешивала совсем детские. Полгода, год, максимум три. Главное, что б без телесных повреждений и без мокрухи дело было. Не повезло зекам, начало войны не на зоне встретить. Попали под мобилизацию. Маршевая рота. Бомбёжка. Дезертировали. Осели у какой-то вдовушки в глухой деревне. Забухали. Проспались. А тут уже немцы. Предложили в полицаи пойти. Не, не по понятиям нам вертухаями служить. Ну раз так пожалуйте в концлагерь. Ну это нам не привыкать. Лагерь – дом родной. Нашли чем испугать. Осмотрелись в лагере. Охренели-испугались. Может и стоило согласиться в полицаи пойти? Да поезд уже ушёл. Через пару месяцев уже помирать собрались. Но тут начали выкликивать добровольцев на работу. В хиви. А, чё? Это по нам. Кучером в немецком тыловом обозе. И к кухне близко. Форму дали. И даже чего-то там платили оккупационными марками. Ну и кто нам эти немцы? Мать родна что ли? Начали слегка подворовывать. Нормально всё было. Даже пару ухоронок умудрились прикопать. Но спалились однажды. И опять загремели в концлагерь. Мы ж пострадавшие от проклятых оккупантов!

– А, ты кто мил человек?

– А, я учитель. При Советах учительствовал, ну и при немцах в школе преподавал.

– Тебе с твоим ростом, в гренадёры али в императорскую гвардию – прямая дорога, – вставляет бывший царский прапорщик, единственный из всех не строящий из себя невиновного и не скрывающий что служил в полицаях.

– Не. У меня со зрением плохо. Очки видишь разбились. Я без очков почти ничего и не вижу. Какая уж тут гвардия. Меня то и в обычную армию не взяли.

– А, где тогда накосорезил? Чё тогда до тебя мусора докопались?

– Не знаю. Ей богу не знаю. Я просто сельский учитель.

На вторые сутки – ЧП. В соседней камере труп. Два вильнюсских поляка-осадника 244придушили галичанина. Тот, не подумав ударился в воспоминания как он с братами осенью кувыркался на Ровенщине с полячками и как потом их сожгли в сарае за то, что одна из них начала в самый ответственный момент кусаться.

Начальник караула отнёсся к ЧП философски. Провинившаяся камера была лишена походов в туалет на двое суток.

Пять суток вагонзак в пути. Большую часть времени стоит на станциях. Арестанты чутко прислушиваются к голосам на улице. По обрывкам разговоров пытаются угадать маршрут движения. Всем интересно куда их везут. Конвой на эту тему не распространяется.

Иногда кому-то удаётся расслышать знакомое название станции, и тогда он начинает вспоминать всё что связано с этим городком. Чаще получается какая-то нудятина. Хреновые рассказчики в большинстве своём подобрались в камере. Только зеков можно послушать. У них язык подвешен хорошо. Многие с интересом и испугом слушают в их исполнении байки о тюремной жизни, о ГУЛАГовском быте.

Он тоже прислушивается. И гоняет в голове вопрос. Что энкавэдэшный следователь мог на него накопать. Что смогли за столь короткое время выяснить. Вроде бы всё понятно. После штурма Пскова, начали проверять все здания, занятые немецкими учреждениями. В подвале особняка занятого местным отделом СД нашли мини-тюрьму. В камерах – естественно сидят борцы с оккупантами. В одной из камер сидел он. Радость. Свобода. Краткая радость. Краткий миг свободы. А, скажи-ка дорогой товарищ, почему в канцелярии на всех узников есть папочка с делом, а твоего дела нет? Так откуда ж я знаю. Потерялось, наверное. А, скажи-ка за что и когда тебя посадили? Что-то не складывается твой рассказ, гражданин учитель. А давай-ка мы повнимательнее рассмотрим твоё дело. Как какое дело? Мы не немцы, мы ничего не теряем и всё помним. Сейчас заведём дело и будем его рассматривать. А ты пока посиди, подумай мож чего и вспомнишь-расскажешь.

А, вспоминать ох как не хочется. Несколько раз в лагере водили на допрос. На допросе ничего вспомнить не получалось. Но и следователь ничего конкретного ему не предъявлял. Вот теперь и мучайся-гадай, за что? Или что-то да накопали?

На шестые сутки – конец маршрута. Выгружаемся. Опять уже привычная процедура смены конвоя. Голову вниз. Руки за спину. Собачий рык. И шагом марш. Один из зеков шепчет: – Ярославль. Бывал я здесь.

Коровники. Ярославский централ. Видевший в своих стенах и министров и генералов и красных и белых. Интересные люди здесь сидели. Ещё больше сидело всякой мрази.

Пришли. Конвой передаёт этап тюремной охране. Привычная перекличка. И опять бегом опустив голову и не видя ничего перед собой. Дверь оказалась низковата. С размаху впечатался головой в косяк. Звёзды из глаз. Охрана ржёт. Один из конвойных слегка взбадривает прикладом. Не задерживай!

Длинная узкая комната. Всем встать лицом к стене. Руки за спину. Замерли! Не разговаривать! Начинают по одному выдёргивать на досмотр-обыск. После обыска – следующая комната. Лавки. Садимся ждём, когда всех обыщут. Заходит охранник или надзиратель или как их здесь надо называть?

– Раздеваемся. Вещи на лавку. Их в прожарку сейчас отправят. А вы – вон в ту дверь. Там душ. Десять минут – помыться. Через десять минут воду отключу, – смотрит на часы, – Что расселись, время пошло. Бегом!

Большинство – явно с армейским опытом. Моментально избавляются от одежды и толпой ломятся в душевую. Надо попытаться смыть с себя въевшуюся вонь и прилипшее дерьмо.

Из душа, арестанты выходят уже в другую дверь. Сидят на лавках, дрожат. В помещении весьма прохладственно. А чё вы хотели? В стране война идёт. Уголь в первую очередь на выплавку броневой стали идёт, а в тюремную котельную по остаточному принципу.

Арестантов начинают вызывать на медосмотр. За всех специалистов – один весьма пожилой доктор. Интересуется что со зрением. После ответа интерес сразу пропадает. Следующий.

Когда всех осмотрели, наконец-то два мужика, по-видимому, местные сидельцы, в сопровождении надзирателя приносят охапки одежды. Разбирайте. Толкотня. Перебранка. Кто-то утянул чужие портянки. Конфликт быстро гасит надзиратель, обещанием посадить скандалистов в карцер.