Виктор Сиголаев - Шестое чувство [litres]

Еще позвонил.

Бом! Бом! Бо-о-о-ом!

Никто не выходит.

Нетерпеливый Сашка потянул дверь на себя.

Открыто!

Заглянули – темень несусветная. И… чем-то воняет. Точнее, даже не воняет, наверное. Пахнет. Так как запах не то чтобы противный, а… непривычно экзотический. Ладан, что ли? Или… камфора? На ум пришло подходящее слово – благовония.

Ну… пусть так.

– Пойдем, что ли… – шепнул Сашка. – Посмотрим, что там.

А ведь он тоже того… дрейфит.

Мы осторожно зашли в прихожую.

Я нащупал на уровне головы выключатель на витых наружных проводах. Щелкнул. Электричества не было! А что… так можно жить? Ведь квартира брошенной не казалась. Более того, она была… жилая! Человеческое тепло ни с чем не перепутать.

Слева от прихожей, откуда-то сверху, раздался далекий шорох.

Я заглянул за угол – там была лестница. Старинная, изогнутая, с пузатыми балясинами, поддерживающими широкие перила. По такой лестнице просто тянуло прогуляться кверху. Вперед, гардемарины!

Ступени под ногами мягко поскрипывали, создавая ощущение благородной старины, а ширина пролета позволяла нам с Сашкой шагать бок о бок, не отставая и не забегая вперед. На втором… а если в масштабе всего дома – на третьем этаже было гораздо светлее. Там был огромный зал без перегородок. В три стены – по три окна в каждой – и на некоторых окнах тяжелые портьеры были слегка раздвинуты. Пол устлан толстенными коврами, а стены задрапированы пыльным бархатом болотно-зеленого цвета.

Да, точно – темно не было.

Поэтому хорошо было видно хозяина, который сидел по-турецки на каком-то помосте. Он прекрасно видел, что к нему кто-то пришел, но продолжал невозмутимо курить что-то невообразимо сладкое, тлеющее в трубке с длиннющим мундштуком.

Но не в этом была главная странность ситуации.

Сам хозяин представлял собой что-то невообразимое, ибо странностей в этом человеке было столько, что мы…

Да мы просто выпали в осадок!

Застыли в шоковом состоянии, как два соляных столба.

Ну и ну!

Такого я еще не видел.

С чего начать?

Видимо, с того, что бросалось в глаза сразу.

А бросалось очевидное: перед нами сидел глубокий старик. На вид – лет девяносто, ну никак не меньше. Ассоциативно он сильно напоминал высушенный в Каракумах саксаул, годный разве что для цепляния к его колючкам упряжи для верблюдов: весь кривой, несимметрично раскоряченный и цветом очень похож на старую отполированную деревяшку. На смуглом ссохшемся теле, чем-то напоминающем мумию фараона, – ни одного волоска. Включая и то место, где когда-то были брови. И… странным образом выглядело это нормально, словно так и задумано Мамой-Природой.

Почему первым словом я упомянул определение «кривой»?

Да просто в непропорциональном силуэте старика все выглядело вызывающей дисгармонией – голова несоразмерно велика по отношению к миниатюрному тельцу, одно плечо выше другого, а позвоночник так искривлен – видимо, старческим сколиозом, что как минимум в двух плоскостях эти вопиющие искажения были заметны даже невооруженным взглядом. Да так, что старик оставлял впечатление чуждого нашей цивилизации гуманоида!

Вообще, у него все было не слава богу: на руке, которой старик держал трубку, не хватало двух пальцев, недоставало правой ушной раковины, тогда как левое ухо выглядело так, будто его волки рвали. Причем всей стаей. По очереди. Насчет целостности глаз твердой уверенности не было, но все-таки, похоже, один из двух зрительных органов был-таки малость… ну, не совсем функционален. По крайней мере, несколько отставал по синхрону от движений второго глаза. И как раз со стороны отсутствующего уха – все совпадает.

Ну и интересная же была судьба у человека! Наверное…

Старик все же среагировал на наше появление – медленно поднялся из своей экзотической позы на ноги (между прочим, без помощи рук, хотя одна нижняя конечность у него оказалась чуть короче другой), шагнул хромая в сторону окна и уселся там в глубокое старинное кресло, которое выглядело как антиквариат работы какого-нибудь мастера Гамбса.

Мы продолжали стоять, разинув рты от передоза экзотики.

А дед-саксаул сидел, вольготно по-ковбойски закинув ногу на ногу, и равнодушно разглядывал наши изумленные рожи.

Да! Надо обязательно упомянуть, во что этот странный кадр был упакован – его облачение, думаю, достойно подиумов Вячеслава Зайцева, благо в этом времени наш отечественный кутюрье уже почти знаменит.

Итак, хит сезона! Начинай, Слава, завидовать.

На голове у хозяина была… вязаная шапочка беретом. В том смысле, что избыточно большого размера, так что верх изделия нависал бугром над порванным левым ухом. Вроде бы ничего особенного – многие же ходят в мохерах. Это да, если бы не дикая расцветка аксессуара: яркие полосы цвета эфиопского триколора: красно-желто-зеленый вызов обществу – предвестник излюбленного головного убора отечественных хиппи-растаманов на переломе двух тысячелетий. Родоначальник моды? Сразу подчеркну – дредов заметно не было, позднее стало понятно почему. Надо сказать, пестрая шапочка выглядела относительно чистой, в отличие от черной майки с трудноразличимым трилистником в серых тонах, что угадывался на выпуклом животике. Майка, мягко говоря, выглядела ровесницей своего содержимого – вылинявшая пятнами в стиле «варенок», с потеками жира на груди и солевыми разводами у подмышек. Вечная бессменная кольчужка отъявленного борца за легализацию каннабиноидов.

Чудовищно растянутые спортивные трикотажки на нереально кривых ногах, если б не эпоха, сошли бы за продвинутые в недалеком будущем штаны-аладдины. Тоже, разумеется, блекло-черного цвета. И кеды, того же эксклюзивно-траурного колера – предмет зависти советских физкультурников. Где в Союзе можно достать именно черные кеды? Да практически нигде, разве что самому покрасить. У деда вот были. Даже резиновые полосы на кедах, даже кружочки мячиком, что на щиколотках – все… блэк лайф мэтта! А вот шерстяные носочки гетрами, тоже, между прочим, выглядевшие чистыми, тут – снова «эфиопия». Триколорчик на выгуле.

А вот это уже стиль, на минуточку! Слава, слышишь?

Но самое умильное, что чудесный старичок сидел в жарко нагретой квартире, набросив на свои несимметричные плечи… фуфайку! Да-да. Черную зэковскую фуфайку, стеганую и тяжелую, с клочками желтоватой ваты, торчащей местами из изношенной льняной диагонали, коей, говорят, сносу нет. Голову даю на отсечение – сей предмет видел Колыму своими собственными… глазами-пуговицами! Ну или Воркутпечлаг как минимум.

Несмотря на преобладание в туалетах деда черных расцветок, мрачными их назвать все же было трудно. И не только из-за яркой шапочки с гетрами. Весь темный образ игриво компенсировался всевозможными цветными браслетиками на тонких старческих ручках, значками и медальками на фуфайке, гроздями цепочек и амулетов на безволосой старческой шее и всякими прочими фенечками, которые, как это ни странно, создавали единый цельный и органичный ансамбль… старого и выжившего из ума модника.