Виктор Сиголаев - Шестое чувство [litres]

– Я думаю пока, – буркнул, слегка отвернувшись в сторону, типа неохота об интимном распространяться, – вроде предложили, но… не сильно настаивают. Проверяют.

Что за хрень я несу?

– Не советую, – грустно улыбнулась Марьяна. – У этой сказки есть только ворота вовнутрь. Наружу выхода нет. Не нужно это тебе.

– А тебе?

Она махнула рукой. Как муху отгоняла.

– Показать?

– Что?

– Видишь руки?

– Ну. Чистые. Без «дорожек».

– Нахватался уже? «Дорожек»… А ты присмотрись!

– Ну… кожа, конечно, не очень здоровая. Прости. И… ну да. Старые следы есть. Очень старые, незаметно почти.

– А теперь смотри сюда!

И она без всякого стеснения задрала спереди свою тяжелую длинную юбку. Очень высоко. До трусиков, которые очень были похожи на современные стринги. Но никакой эротики в открывшейся картине не было напрочь. Потому что в паховой зоне у женщины я с ужасом увидел россыпь многоцветных синяков, слившихся в огромное узкое пятно, и целую цепочку кроваво-черных следов от уколов.

– Спрячь. Люди…

Я почувствовал, как у меня дрогнул голос.

– Открыл пах, открыл крышку гроба, – одернула юбку Марьяна. – Так у нас говорят. Думаю, мне мало совсем осталось, хотя Федор… А, ладно! И ты знаешь… наплевать. Словами это трудно передать. Ведь мы живем… Понимаешь, мы не сейчас живем. Мы сейчас спим. И я сплю в данный момент, с тобой разговаривая. И сон мой… кошмарный. Он длится от… дозы к дозе. Только там мы просыпаемся. Там мы живем! На остальное – плевать. Не понимаешь?

Я покачал головой. Отрицательно.

– Не думаю…

– Поймешь… раз рвешься в «семью». Причем «семья» – это лучшее, что было у меня в жизни! И все равно… тебе сильно не советую. Такой вот… парадокс.

– А что ты хотела сказать про Федора?

– Федор – оптимист. Он бьется за наши жизни – срезает дозу и оттягивает дни вмазки. С ним мы дольше «спим» и очень редко «просыпаемся». За это его любят и ненавидят одновременно. Все знают, что своей смертью он не помрет. Убьют за дозу. Он тоже… знает. Да ты и сам все увидишь скоро.

– Что я увижу?

– Увидишь, что такое «медовый месяц». И как запросто он стараниями Федора может затянуться у тебя на полгода. Для твоей же собственной пользы. Возникает иллюзия того, что соскочить можно в любой момент, но с каждым днем ты все больше и больше ненавидишь Достоевского за то, что он не убивает тебя сразу. С первой же дозы.

«Слаб. Был Достоевским. Давно…» – вспомнил я Салмана.

– А что значит – «Достоевский»?

Марьяна снова улыбнулась, подкуривая новую сигарету.

– Дань традициям. Дореволюционным, наверное. Хотя… не уверена. Знаменитая «шляпа Достоевского»! Музейная ценность, между прочим.

– Все равно не понял…

– Простейшие ассоциации наивной седой старины. Все просто: главный у нас тот, кто летом «достает соломенную шляпу». Во время «дербана», если тебе что-то говорит это странное слово.

– Раздербанить – это вроде как распотрошить что-нибудь.

– Ну, пусть так. Потом больше поймешь. Следи за руками: «достает» – значит «Достоевский». «Соломенная шляпа» – значит маковая соломка. Просто ведь? Говорю же, все шито белыми нитками. А непосвященные все равно путаются. Думают, у нас шпионские шифры и секретный язык. Наивные!

Вон оно что!

«Глуши шляпу!». Это – летняя Хрусталка. Почти никакого криминала. Хулиганка разве что. И… «встретимся на «таблетке»… «шляпу» покажешь». Это уже – Пестрый с Пистолетом. В ноябре. У плавучего бара «Ахтиар».

А еще… «шляпу у меня кто-то ворует». Это – Салман. Старый наркоман, один в огромной и нехорошей квартире, куда из «семьи» почему-то попадают лишь немногие. А я, получается, чудом попал! Выходит, у старика воруют маковую соломку?

А почему… дурь хранится именно у него в квартире? И не от того ли доступ на его жилплощадь открыт немногим? А чем я-то заслужил?

Блин, сколько вопросов!

Я помотал головой.

Про главное-то чуть не забыл.

– А почему ты уверена, что девочку… убила не «семья»?

– У нас не бывает передозов, – просто ответила Марьяна. – Это вне закона, вне правил, вне принципов. Мы по старинке живем. По-человечески. У нас доза для семьянина – бесплатная. И продукт – натуральный. Растительный. Но в городе появились люди, которые начинают на дозах делать выгоду. И препараты у них… не такие безопасные. Яд, одним словом. И появились они… как раз года два назад. Приблизительно. Может, чуть меньше.

– А как их найти?

Марьяна покачала головой.

– Ты расспроси Федора. Только он говорить с тобой будет лишь тогда, как войдешь в «семью». А если это произойдет, поверь, на тех барыг, как их ты назвал, «кооператив трафаретчиков», тебе станет глубоко наплевать.

– Почему?

Она усмехнулась.

Думаю, все же я ее понял. По крайней мере, мне так показалось.

– Ты хочешь сказать – это… вечный замкнутый круг?

– Он самый.

Женщина бросила погасший окурок в урну и как ни в чем не бывало спокойно пошла вниз по лестнице. В архив. Стало быть, интимный разговор с демонстрацией собеседнику варварски изувеченных эрогенных зон, надо думать, уже не функционирующих по их природному предназначению, окончен… к моему великому сожалению. Вопросы вот только остались. Даже больше их стало. На порядок. К примеру: а почему Марьяна так легко мне доверилась и так много всего нарассказывала практически незнакомому постороннему человеку?

Странно. Чертовски обаятелен… видимо.

Это сарказм был, если что.

Целую неделю ничего не происходило.

Если не считать моих периодических схваток со Штопором, нагнетания всеми остальными преподами предсессионной жути и грозящей завалиться по срокам курсовой по проектированию двигателя внутреннего сгорания. И зачем его вообще проектировать? Ради чего? Немцы давно уже все спроектировали! А мы всем курсом снова пытаемся изобрести велосипед – хоть на миллиметр, но переплюнуть-таки этот проклятый «дойче орднунг».

Тщетно.

Если взять нас с Сашкой – мы даже с готового чертежа не успеваем слизать эту дурмашину, чего о других говорить? Бедолаги. Хотя подозреваю, что они тоже далеко не все… чисты на руку. Где у немцев – орднунг, у нас – смекалка и непрошибаемый авось.

Где немцу смерть, там русскому…

Короче!

Я со всей своей неуемной русской головой окунулся в учебу по самые ноздри. Старался даже в свободную минуту не думать о странных и неприятных на вкус событиях моего «любимого» месяца ноября. Берег свои мозговые извилины для их напряжения, что называется, по назначению – для зачетов и экзаменов. А не для решения загадок и ребусов полукриминального толка. Благо… отсутствие в поле моего зрения бывшего мента Аниськина этому способствовало как нельзя лучше.