Люси Пьерра-Пажо - Игры века [litres]

– Это она! Та самая! Чернокожая девочка, что участвует в Играх!

– Похоже, я становлюсь знаменитой! – недовольно пробурчала Кармина.

Натанаэля тоже не радовали любопытные взгляды. Он всерьез опасался, что Сильвестр решит завершить начатое. На секунду ему показалось, что за ними кто-то идет, какой-то мужчина в кепке, надвинутой на глаза. Но, сев в трамвай рядом с Карминой, он потерял его из виду. Лясникамка устроилась напротив подмастерья и стала беззастенчиво его разглядывать, как если бы видела в первый раз.

– А у тебя волосы отросли, – заметила она.

Натанаэль провел рукой по голове. Было странно и необычно ощущать под ладонью едва отросший ежик. Наконец-то он мог сказать, какого цвета была его шевелюра: темно-русая.

– Никогда не был таким волосатым, – улыбаясь, ответил он. – Не буду стричься!

– А ты ничего так, – заметила Кармина так, как если бы она говорила о погоде или сообщала, сколько стоит паштет.

Натанаэль не нашелся, что ответить. Он так бы хотел сказать ей что-то смешное, искрометно пошутить, как на его месте поступил бы Жером, зацепиться за соломинку, которую она протянула ему, и тоже сделать комплимент или куда-нибудь пригласить. Но куда? Выпить стаканчик? Потанцевать? Погулять? Возможно, это будет слишком – ведь она в трауре. Пока он мучительно искал подходящий ответ, Кармина уже переменила тему. Она смотрела в окно и, казалось, внимательно наблюдала за стаей скворцов, парящей над Оперой [4] Гранд-опера – театр оперы и балета, один из самых известных в Европе, выстроен в 1862 году. .

– Каково это – быть сиротой? – спросила она. Натанаэль не удивился. В конце концов, Кармина только что потеряла отца, а ее мать, вероятно, умерла еще раньше. Он постарался вложить в ответ всё свое участие.

– Мне было не так уж трудно. Родители бросили меня, когда мне было два года. В интернате мы не слишком грустили: ведь все были в одинаковом положении. Родителей нам заменили кормилицы. Труднее стало, когда мы подросли и осознали, что нам недостает чего-то очень важного. Стали ходить в архивы, листать наши личные дела, чтобы узнать хоть что-нибудь. Кому-то повезло больше, кому-то – меньше. Одних подбросили на порог интерната с коротенькой запиской, других нашли на улице без пеленок и одеяла. Мы всё время пытались представить, как выглядели наши родители. Чего только не придумывали, чтобы объяснить, почему нас бросили. Одно время мы верили, что за нами обязательно вернутся.

– И что, за кем-то правда пришли?

– Может быть, три или четыре раза за всё время, что я там провел. Это были женщины, которым пришлось оставить детей, потому что они не могли их прокормить. Но потом некоторым из них удавалось вернуться к нормальной жизни. Конечно, все мы надеялись, что за каждым когда-нибудь придет мама. А потом уставали надеяться. И хотя каждую секунду мы ощущали отсутствие родителей, но всё-таки старались думать о другом, ставить себе другие цели.

Кармина молча кивнула. Натанаэль, с любопытством наблюдавший за ней, увидел, как постепенно спадала строгая маска. И вот уже на него смотрела не безжалостная лясникамка, а усталая печальная девушка. Как ей, должно быть, нелегко делать вид, что она ничего не чувствует, подумал он.

– Когда нам бывало особенно грустно, мы знали, что главное – не отгораживаться от других, заниматься каким-то делом, разговаривать, не оставаться со своей болью наедине.

– Разговаривать? – с негодованием переспросила Кармина. – Так ты сказал? У вас там что, сплошные хлюпики собрались? И не стыдно вам было хныкать на плече у товарища?

Натанаэль спокойно выдержал взгляд Кармины.

– Гордость не облегчает боль, – только и сказал он.

Трамвай завис над ярко освещенной фонарями площадью Пигаль [5] Площадь в Париже, названная по имени Жана-Батиста Пигаля, скульптора XVIII века. Здесь находятся знаменитое кабаре «Мулен Руж» и театр ужасов «Гран Гиньоль», ныне закрытый. , любимым кварталом художников и гуляк. Там толпились люди, играла музыка, которую было слышно даже в трамвае. Ка за лось, прямо сейчас там идет развеселая ярмарка. Кармина и Натанаэль вышли одновременно с группой хорошеньких девушек в ярких платьях, явно спешащих на вечеринку. На площади царило оживление. На каждом углу продавали сосиски, поджаренные на обломках старых решеток. Сорванцы предлагали в обмен на несколько поросят полакомиться яблоками в красной карамели. Сновали подозрительные бродяги, торговавшие из-под полы сигаретами, амулетами и антиквариатом из старинных особняков. Можно было найти и подлинные сокровища, и откровенные подделки. Тут же стояли уличные художники с мольбертами и блокнотами, а музыканты наигрывали милые мотивчики на видавших виды скрипках.

Кармина молча шла рядом с Натанаэлем, так что их руки соприкасались. Юноша стремился приноровиться к ее широкому шагу. Он чувствовал, что разговор в трамвае словно пробил брешь в панцире лясникамки. Образовалась маленькая трещинка, сквозь которую он мог видеть настоящую Кармину. Они прошли мимо нескольких рекламных голосоматов. Здесь были жестяные танцовщицы, головы, надевающие и снимающие цилиндры, ботинки, шагавшие куда-то по воздуху.

– Знаешь, мне однажды сказали, что я всего лишь бессердечный автомат, – сказала Кармина, остановившись и повернувшись к Натанаэлю. – С отцом я никогда не была близка. Мне пришлось с самого раннего возраста рассчитывать только на себя, а это было совсем не просто. Мой братец Синабр только спускает деньги. А папа не очень-то умел заботиться о детях. Но всё же у меня был папа, а теперь его нет. Мне ведь нужно оплакивать его? Так ведь обычно делают?

Натанаэль не верил своим ушам. Неужели Кармина наконец-то решила рассказать о себе? Он ответил как ни в чём не бывало:

– Каждый сам решает, как выражать свои чувства. И ты в любом случае не бессердечный автомат.

Кармина собиралась что-то ответить, но внезапно нахмурила брови и посмотрела Натанаэлю через плечо.

– Кажется, за нами следят, – сказала она.

Натанаэль обернулся и окинул взглядом площадь. Группа развеселых студентов перекрывала обзор, но вот они зашли в ближайшее кабаре, и подмастерье тотчас же опознал того самого мужчину в кепке, которого приметил еще у «Летающей свиньи». Рядом шли еще двое. Один прятал лицо за широкополой шляпой, другой – за широким беретом. Очевидно, что они шли за ними не для того, чтобы поболтать о погоде.

Натанаэль почувствовал, что его желудок летит куда-то вниз, как если бы он только что спрыгнул с башни Верна. Нужно было немедленно уходить.

– Это Кровавые братья! – воскликнул он.

Площадь была полна народу. Если они побегут, возможно, им удастся затеряться в толпе. Лясникамка подала ему знак следовать за ней.