Татьяна Смородина - Фехтовальщица

– Я думала о вас лучше, сударь.

– Я сам думал о себе лучше, но я всего лишь комендант тюрьмы и мужчина, а не герой рыцарского романа. Простите, сударыня. Если вы не согласны, то просто забудем об этом разговоре. Я никому не скажу, о чем вы просили.

– … Мне надо подумать.

Дервиль кивнул, и девушка отошла в сторону, чтобы спокойно решить, что было для нее важнее – сохранить чистоту фехтовального колета или ту реальную плоть, которую он собой прикрывал. Одно ей стало в себе ясно – она больше не жалела Дервиля, и думала о нем только рассудком, будто решала какую-то отстраненную математическую задачу. Ей важно было освободиться от капкана, в который ее загнали, и это яростное желание напрочь вымарывало из алгоритма продуманных действий лишние эмоции, сантименты и чувства. Осознание всей тяжести своего положения помогло принять решение.

– Я согласна, сударь, – вернувшись к коменданту, холодно сказала фехтовальщица. – Идемте к вам. Я напишу записку, но останусь до утра только тогда, когда придет положительный ответ.

Дервиль склонил голову и почтительно поцеловал ее прохладную руку.

– Вы так юны, но так… великолепны, сударыня, – прошептал он.

Комендант провел девушку в свою комнату. Похожая на оазис свободной жизни в сумраке неволи, она выглядела по-домашнему, но Женька не обманывалась, чувствуя за шпалерами холодные непробиваемые стены. Комендант практически жил здесь, покидая Бастилию только два-три раза в неделю, поэтому в комнате находилась и кровать. Женька покосилась на ее тяжелый полог, потом села за стол и написала записку. Она писала де Ларме.

– Ответ господин де Ларме должен написать сразу, – сказала она коменданту. – И пусть припишет имя того, за счет кого он получил офицерскую должность.

– Зачем?

– А вдруг вы сами напишите мне ответ, сударь? Имя, о котором я говорю, знает только он и я.

– Вы предусмотрительны не по годам, сударыня.

Дервиль обещал выполнить все, как ему было сказано, спрятал записку под стельку сапога, а потом проводил девушку в камеру.

В эту ночь фехтовальщице снился ее безумный побег, опасное скольжение по веревке вдоль тюремной стены и внезапное падение в грязную воду старого рва… Проснувшись, она продолжала продумывать детали, и безумная затея казалась ей вполне осуществимой. Одно не устраивало в ней фехтовальщицу – близость с Дервилем. От этой мысли ее даже стало подташнивать, и она еле доужинала, хотя отсутствием аппетита не страдала.

Дервиль пришел около полуночи, но повел ее не на стену, а к себе. В комнате был накрыт стол, и горели свечи. Девушка остановилась и посмотрела на коменданта.

– Де Ларме согласен?

Комендант подал ответную записку. Там было только два слова «Воскресенье. Вандом».

– Господин де Ларме обещал достать веревку. Я пронесу ее, – сказал Дервиль. – Потом дам вам знать время побега и проведу на место. Здесь есть одно окно пониже. Господин де Ларме будет ждать вас внизу с сухой одеждой и лошадьми.

– А вы?

– Я выйду обыкновенно, через главные ворота. Там будет экипаж. Я сказал жене, что против меня плетется опасная интрига, и нам нужно будет уехать. Она плачет, но собирает вещи.

Дервиль взял из рук девушки записку и сжег ее на огоньке свечи. Когда пепел черным снегом упал на холодный пол, фехтовальщица посмотрела на коменданта.

– Теперь мы будем ужинать? – спросила она, не зная, что еще спросить, чтобы оттянуть момент исполнения данного обещания.

– Да.

– А потом?

– Потом?.. Вы разве получили не тот ответ от господина де Ларме, сударыня?

– Да… только давайте сначала сходим на стену… Мне душно… и тошнит, сударь.

Дервиль не стал возражать, и они поднялись на стену. Женька больше ничего не говорила, понимая, что не стоит прикрывать разговором то, что прикрыть было невозможно. Комендант тоже помалкивал, будто боялся испортить что-то, и только по истечении получаса спросил:

– Вам лучше, сударыня?

– Да.

– Тогда идемте. Ужин стынет.

– Идемте.

Женька повернулась, но вдруг со стороны лестницы показался свет факелов, раздались уверенные шаги и знакомый лающий голос:

– Стоять, господин Дервиль! Всем стоять! Охрана, за мной!

– Де Брук?! – воскликнул комендант. – Что вы здесь делаете?

Де Брук быстро приблизился и посмотрел на него с ледяной улыбкой.

– Я получил сведения, что маркиза де Шале, которая находится сейчас с вами, сударь, намерена совершить побег! – сказал офицер.

– Побег? Какой побег?.. Что вы такое несете, де Брук?!

– Что же она тогда здесь делает? Почему арестованная девушка находится вне стен своей камеры?

– Девушке стало плохо… Ей нужно было выйти на воздух!

– Ночью? Без разрешения следствия? Без королевских распоряжений? Вам не кажется, господин Дервиль, что вы стали слишком грубо пренебрегать обязанностями коменданта такого значения тюрьмы, как Бастилия?

– Как вы смеете, Огюст?

– Это вы как смеете, сударь! Ваши попустительства маркизе де Шале запротоколированы и положены на стол королевского секретаря. Учтите, что у меня есть свидетели! Вы выводите преступницу из камеры без охраны, позволяете ей встречаться с арестованным Альбером де Зенкуром и теперь пытаетесь помочь бежать!

– Я? Бежать? Как?

– С помощью веревки! Что лежит вон там, в углу возле бойницы?

– Какой веревки? В каком углу?

– Жанкер, принесите!

Солдат сходил к бойнице и принес свернутую жгутом корабельную веревку. Женька начала понемногу соображать, что происходит. Лицо коменданта из багрового стало серым.

– Этой веревки не хватит, чтобы спуститься вниз! – сказал он.

– Конечно, не хватит! Значит, другая ее часть, вероятно, находится в вашей комнате, сударь!

– Это наглая ложь! Вы ответите за это, де Брук!

– Это вы теперь ответите за все, господин Дервиль!

– Вы не смеете входить в мою комнату!

– Смею! Вы нарушили закон, пособничали побегу заключенной, и теперь до назначения нового коменданта право распоряжаться переходит ко мне, как к старшему офицеру этой славной тюрьмы!

Де Брук велел охране связать Дервилю и фехтовальщице руки, после чего повел их в комнату, где на столе остывал романтический ужин. Глядя на сияющее близким триумфом деревянное лицо де Брука, Женька уже не удивилась второму мотку веревки, которую Жанкер вытащил из-под кровати.

– Что теперь скажете, сударь? – ткнул веревку в помертвевшее лицо своего начальника офицер.

– Я скажу, что вы подлец, Огюст!

– Я не подлец, а молодец, господин Дервиль! Ваше время кончилось! Здесь не будет больше всякой слюнявой благостности! Никаких вторых одеял убийцам и кружек вина смертникам! Правила отныне будут жестоки и незыблемы! Я восстановлю престиж этой первой в стране тюрьмы как должно! Слово «побег» в ней больше звучать не будет!