Татьяна Смородина - Фехтовальщица

– Тихо! – скомандовал Герцог и повернулся к Просперу. – Что скажешь, Художник?

– Поединок, – был краток Проспер.

Все расступились, давая поединщикам место для драки. Робен и Кристиан вытащили из ножен кинжалы.

Приноравливаясь к удару, Робен посмеивался и отпускал злые шуточки, Кристиан тоже не стеснялся в «любезностях», поигрывая ножом и выбирая более выгодную позицию. Когда эти взаимные попугивания друг друга закончились, расстояние между ними сократилось, в ход пошли резкие выбросы вперед, прыжки и обманные движения. Робен оцарапал Кристиану предплечье, тот, в свою очередь, дважды пронес нож возле его шеи. В горячке поединка они, то отскакивали друг от друга, то снова сближались… В одно из таких опасных приближений Тулузец оказался сноровистей и достал Робена в молниеносном броске, всадив ему кинжал в грудь. Тот пошатнулся и опрокинулся навзничь, как Чума, которого он когда-то завалил в «Тихой заводи».

Воцарилась тишина. К Робену подскочил Жослен, потеребил его неподвижное тело и кивнул Герцогу.

– Кончился.

– Унесите прочь, – сказал Герцог и повернулся к победителю. – Твоя, Тулузец. И Жан-Жака забирай! Переходи к новому хозяину, малец! Или будешь панихиду по своему дядьке справлять?

– Пошел он! – отозвался мальчик. – Давно на тот свет просился!

Все засмеялись. Робена подхватили и потащили в сторону свалки.

– А теперь веселитесь все! – крикнул хозяин Двора Чудес. – Праздник давай, праздник!

В этот день, во всяком случае, для современников фехтовальщицы, в самом деле, был праздник – тридцать первое декабря.

– Несите горячее вино! – приказал Герцог. – И ты веселись, Дикая Пчелка! Славный защитник тебе достался! Музыки сюда!

По кругу понесли большую чашу, заполыхали факельные огни. Двор пришел в движение… Рожи красные и бледные, изрезанные шрамами и морщинами, помеченные оспой и сифилисом, понеслись вокруг фехтовальщицы черной вьюгой. Казалось, что балет короля, который она смотрела в Лувре, разом переместился в ее безбожную жизнь. Завязались пляски, потасовки и короткая отчаянная любовь…

К Женьке подошел Кристиан. Он протянул ей тряпицу и велел перевязать ему руку, которую оцарапал Робен. Девушка молча выполнила его поручение. К ней подскочил Жан-Жак.

– Веселись, добрая госпожа! – крикнул он и подал ей чашу с горячим вином. – Это тебе Герцог послал! Великая честь! Чуешь?

Женька взяла чашу в руки и посмотрела в нее, будто хотела найти там какой-то ответ.

– Ты не рада? – спросил Кристиан.

– Рада.

– Тогда пей.

Фехтовальщица отпила несколько глотков, ей стало теплее. По телу побежали мурашки, будто ее неожиданно догнали колючие пузырьки из ночного «джакузи».

Пошел снег.

– Садись, – сказал Кристиан.

Они сели на поломанный ларь, сваленный возле костра. Старой мебелью в костре поддерживали огонь.

– Я думала, что тебя убили, – посмотрела на смуглое лицо своего защитника девушка.

– Мне и надо было, чтоб так думали. Я успел поднырнуть.

– Ты хорошо плаваешь?

– Хорошо. Гаронну переплывал.

– Гаронну? Это река?

– Да. Я из Лангедока.

– Так это ты убил Перрана?

– Да, по договору. Один финансист нанял.

– Файдо?

– Он. Хотел чужое дельце к рукам прибрать. Нас тогда пятеро было. Двоих порешили, Проспер и Чума ушли, я попался.

– И ты меня запомнил?

– Запомнил. Не каждая благородная девушка бандиту воды подаст. А еще нападение на полицейский экипаж помнишь?

– Тоже ты?

– Меня нанимали с Трюфелем. Наверное, знаешь, кто?

– Знаю.

– Я тебя сразу признал.

– А этот Трюфель? Он жив?

– Марени сцапал в «Тихой заводи». Повесили уже.

– А ты?

– Меня не достанут? Файдо со мной через Трюфеля договаривался, в лицо не видел, а когда деньги передавал, я в маске был и не назывался. Те две дамочки, которые хотели тебя убить, тоже меня не знают.

– Какие дамочки?

– Это было, когда ты с маркизом жила. Они тоже пришли в масках, но одну я узнал – сестра твоего мужа. Я проследил за ней, а другую она называла Лили.

– Ты им отказал.

– Да, а потом пригрозил, что если они будут искать другого поножовщика, я сам распорю им животы и сброшу в Сену.

Снег все падал, покрывая головы фехтовальщицы и Кристиана, словно саваном.

Веселье вокруг не прекращалось. Оно было грубым и бесхитростным. Герцог, представляя собой насмешку над добрым стариком из новогоднего праздника, раздавал подарки из кучи награбленного добра, сваленного у его ног. В промежутках между дарениями он от души тискал Копну, которая уже была совершенно пьяна и висела у него на шее точно прицепленный к утопленнику, камень. Другие женщины тоже быстро находили себе пару, устраивая праздничное соитие прямо на помосте.

Люссиль все спала, и падающий снег мягко укрывал ее своим холодным одеялом.

– Надо ее разбудить, а то она замерзнет, – сказала Женька.

Кристиан подошел к девочке и потрогал ее заснеженное тело.

– Она уже замерзла, – сказал он.

– … Как?..

– Повезло девчонке, умерла легко. Пусть лежит, завтра уберем.

«Повезло?..» – подумала фехтовальщица, не в силах оторвать взгляда от успокоенного личика Люссиль.

Снежинки на нем не таяли.

– Пойдем ко мне, – сказал Тулузец. – Я вижу, что ты тоже замерзаешь.

Женька встала и пошла за Кристианом. Он жил в домике Сивиллы, который находился здесь же на площади.

– Знахарка здешняя, травы варит, язвы подлечивает. Умеет и сердца бальзамировать.

– Сердца?

– Папаша ее мастер был по этой части. Его как-то одна знатная сумасбродка попросила сердце своего убитого любовника сохранить. Вот с тех пор Сивилла этим и промышляет.

– А полиция? Она ходит сюда?

– Стражники никогда, пропадут – никто и в жизнь не найдет, а облавы бывают. Тогда сюда солдат стягивают. Мы в катакомбах прячемся или, кто побогаче, пару тайных квартир на этот случай держит. У меня тоже есть, я тебе после ее место скажу. Тут все время с оглядкой ходить надо – волчья жизнь.

– Почему же не бросишь? – спросила Женька.

– Потому что здесь я не батрак, а хозяин.

В доме знахарки пахло травами. На полках, как в кунсткамере стояли разного объема стеклянные емкости с хранящимися в них внутренностями. Принадлежали эти внутренности человеку или животным, Женька не всматривалась, чтобы не вызывать новых приступов тошноты и так достаточных в ее положении.

Сивилла, сухонькая маленькая женщина, сидела у очага и плела что-то из ветоши. Она не удивилась приходу фехтовальщицы, только цепко глянула на нее бусиничными глазками и велела мальчику, сидевшему в углу, подать новых тряпок. Мальчик был горбат, хром, поражал большой головой и сиплым мужским голосом, которым поприветствовал Кристиана.