Татьяна Смородина - Фехтовальщица

– Да, я уехала по предложению Марка Монрея сама.

– С какой целью он сделал вам такое предложение?

– Его сын Эдмон хотел, чтобы я вышла за него замуж. Он видел меня на соревнованиях.

– Весьма романтично, но вы сами ведь не видели Эдмона Монрея?

– Не видела.

– И все-таки уехали?

– Да. Мне нужны были деньги, а Эдмон – известный предприниматель, – сказала Женька так, как посоветовал при утреннем разговоре адвокат.

– То есть, вы уехали с расчетом хорошо устроить свою жизнь?

– Да.

– А почему вы не обсудили это с родными?

– Отец никогда бы не позволил мне бросить фехтование.

– Да-да, я наслышан о ваших спортивных успехах.

Катрен пристально посмотрел на шею Женьки, прикрытую модным платком, но сказал о другом.

– Сведения о вашем местонахождении я уже отправил в Москву, а вы… Пока ваши отношения с месье Монреем не оформлены, вы являетесь здесь только гостьей. У вас просрочена виза. Если вы не продлите ее в течение трех дней, то вам придется выехать из страны.

– Мы продлим, комиссар, – пообещал Ришар.

После Катрен опросил обоих Монреев и всех отпустил. Профессор и Ришар тотчас занялись продлением срока визы. Им помогал Кристиан Саваль, у которого были связи в визовой службе. Пожимая ему руку, фехтовальщица снова терялась и опускала глаза, хотя Эдмон ни в чем ее не упрекал.

Пока утрясался вопрос с визой, Женька решила воспользоваться временем до начала действия договора с профессором и поехать в фехтовальный зал к Данкуру, но не нашла его визитку с адресом. Эдмон признался, что выбросил карточку, когда случайно нашел ее в одежде. Конечно, это был только порыв, поскольку фехтовальщица легко могла узнать адрес другим путем, но девушка прислушалась к этому порыву и осталась со своим будущим мужем.

Эдмон в это время занимался делами по проекту «Дежанси» и везде возил фехтовальщицу с собой. Он не оставлял ее даже в машине, поэтому она присутствовала на всех переговорах с подрядчиками, дизайнерами и юристами. Женька невольно втягивалась в его дела и постепенно забывала об утерянном адресе фехтовального зала. Когда все договоры были заключены, молодая пара поехала на Луару.

– Я хочу, чтобы ты немного пожила у меня, – сказал Эдмон.

Женька не возражала, ее беспокоило только молчание отца. Она понимала, что это неспроста, и сама оттягивала свое возвращение домой. Из Этампа фехтовальщица еще раз позвонила матери, и та сказала, что отец не хочет с ней разговаривать.

– Ничего, все уладится, – успокаивал Эдмон.

Чтобы отвлечь девушку от неприятных мыслей, он заговорил о будущем «Дежанси» и уже видел свою будущую супругу его хозяйкой.

– Ты подучишься и все сможешь, – уверял он и вспоминал все ее «сюжетные» проекты. – Ты здраво мыслишь и нестандартно действуешь! В нашем деле тоже нужны бойцовские качества!

Фехтовальщица, в общем, не возражала, – это было что-то новое в ее жизни, и она была готова попробовать. Перекусив в дорожном кафе, будущие супруги поехали дальше.

Шофер Робер с улыбкой некого понимания посматривал на них, но ничего не говорил.

– Он скоро женится на Жулиане, – пояснил его взгляд Эдмон. – Помнишь мою экономку?

– Твою?

– То есть, Генриха де Шале.

Эдмон уже не первый раз так оговаривался. Женька старалась на это не поддаваться, но всякий раз его или ее собственные оговорки вызывали у нее длительные раздумья. Вот и сейчас фехтовальщица подумала о том, что Эдмон Монрей все-таки не Генрих де Шале, которого ее угораздило полюбить в сюжете, хотя чувствовала она себя по отношению к нему абсолютно так же, от них даже пахло одинаково.

«Шуточки профессора? – думала девушка. – Или что-то, связанное с Окном?.. А, может быть, после всей этой истории я сама сошла с ума?..» Похоже, подобное отношение к сыну профессора было действительно каким-то феноменом, парадоксом ее восприятия, может быть, игрой подсознания, которую ей не суждено было никогда разгадать. Она смирялась и принимала этот парадокс, как данность, где-то по-женски чувствуя, что не обманывается и права.

Находясь в потоке нескончаемых противоречивых мыслей и чувств, фехтовальщица уже совсем не удивилась, что дом Эдмона Монрея похож на дом фаворита короля. В нем были те же книги в библиотеке и коллекция холодного оружия в большой зале. На столе лежали перчатки, одну из которых оставил своей приговоренной супруге в последний день Генрих де Шале и четки из человеческих черепов, на которых девушка чуть не поскользнулась в Булонже.

Женька взяла перчатки и вдохнула их запах – они пахли теми же духами. Потом она дотронулась до четок и спросила:

– А это зачем?

– Чтобы помнить. Жаль только, что не слоновая кость.

– И много у тебя таких «сувениров»?

– Есть кое-какие. Идем.

В спальне над камином висел тот парадный портрет, который писал с молодой госпожи де Шале художник Ласаре. На каминной полке стоял другой ее портрет. Вернее, это была фотография из журнала, о котором упоминал Эдмон. Мокрые волосы, рапира, приподнятый подбородок…

– Видишь, я говорил, что у меня будет твоя «голова», – улыбнулся он.

– Да… мне тоже нравится эта фотография.

– А вот это? – подал девушке альбомы Ласаре Эдмон.

Женька улыбнулась в ответ и, пролистнув несколько страниц, сказала:

– Это тоже нравится, как и тебе, только… Послушай, а кем ты все-таки себя ощущаешь – Эдмоном Монреем или Генрихом де Шале?

– Я ощущаю себя мужчиной, который тебя любит, а в остальном… Разве здесь ты совсем перестала быть Жанной де Бежар?

– Да, но у меня настоящие шрамы и след на шее… У тебя же нет ран, которые были на теле у де Шале.

– Они есть, но не на теле.

– Я не об этом.

Однако Женька напрасно пыталась еще раз нащупать твердую почву в хитром союзе двух реальностей, который кто-то заключил против нее вместе с профессором Монреем. Под вечер, когда Эдмон разделся, чтобы подтвердить слова о мужчине, который ее любит, она с тихим восторгом обнаружила на его теле те же самые отметины от ранений, что были и у фаворита короля.

– Это называется стигматы, – усмехнулся Эдмон, глядя, как она осторожно прикасается к запекшимся шрамам. – Штучки Окна. Отец предупреждал, что так может случиться.

– Но… но через год Генрих де Шале будет казнен!

– Что ж… значит, у меня тоже выступит шрам на шее, и тебе больше не в чем будет меня упрекнуть.

Женька сдалась и обняла, ставшее еще более родным, любимое тело.

– А ты знаешь, что у Лароша тоже красная полоса на горле? – спросила фехтовальщица.

– Не хочу слышать ни про какого Лароша! Пойдем лучше, сходим поплавать на Луару!

– Голыми!

– Конечно! Ночью там теплая вода. Хочешь?

– Хочу!

Бесшабашное ночное купание в опрокинутых в реку звездах, ласкание воды, рук и губ вернуло обоих к тому, что было понятно и не вызывало разночтений. Мягкие струи, омывающие нагие тела, были действительно теплыми, и только пальцы ног, опущенные в глубину, чувствовали холодные подводные течения.