Татьяна Смородина - Фехтовальщица

– А Ларош? Он не умрет?

– Нет, что вы! Иначе бы я не брал прототипы из жизни. Эти недомогания проходят самопроизвольно.

В зал вошли Эдмон и Даниэль. Лица обоих говорили о том, что разговор был бурным. Женька подошла к Эдмону.

– Ты зря нервничаешь.

– Я сказал, что сцены с Вирджини не будет.

– А я говорю, что мадемуазель Шмелева должна сама решить, что ей делать, – возразил Даниэль. – И потом Монсо не игрушками занимается! Если девушка не будет сниматься, она должна позвонить ему, чтобы он не тратил зря съемочный день!

– Я сам позвоню.

– Нет, не надо звонить! Я буду сниматься! – сказала фехтовальщица.

В ответ Эдмон подхватил ее на руки и под шутливые напутствия гостей унес в комнату наверху. Поединок продолжился на другой территории, где, в конце концов, все доводы тоже потеряли свое значение и были раздавлены в тесном соприкосновении уже не только губ, но и тел.

Выходные были проведены в визитах к родственникам, прогулках и веселом безделье, которое всегда приятно после некой тяжелой обязательной работы и за которое не стыдно тем, кто понимает, что скоро будет другая работа, и возможно еще тяжелей и обязательней.

Женька собиралась позвонить домой в субботу, но не решилась; в воскресенье она сделала вид, что забыла об этом, а в понедельник Эдмон повез ее на выставку.

Выставка открывалась в девять утра, но Эдмон и Женька приехали туда только к одиннадцати. Эдмон долго и тщательно приводил себя в порядок, принимал душ, брился и подбирал костюм. Потом он стал выбирать одежду и фехтовальщице, заставив ее снять джинсы и маечку.

– Здесь не может быть мелочей, это представительная выставка. Там будет телевидение.

Фехтовальщица не стала спорить и оделась так, как он велел. Теперь его беспокоила только ее прическа.

– Жаль, я не подумал вчера о стилисте. У тебя не совсем прибрана голова.

Монрей с досадой потер нос и вывез свою невесту в новый день с «не совсем прибранной головой».

Телевидение, действительно, было – несколько европейских каналов сторожили посетителей у входа и выхватывали для своих репортажей известные или просто самые значительные светские лица. Монрей был в первой десятке самых молодых и успешных предпринимателей в сфере ресторанного бизнеса, поэтому его тут же заметили.

– Месье Монрей, как вы оцениваете значимость этой выставки для рестораторов Франции? – подскочили к нему журналисты.

– У меня еще не было возможности ее оценить.

– Это не связано с тем, что рядом с вами сейчас находится неизвестная девушка?

– Связано. Это моя невеста, – не стал скрывать Эдмон.

– Кто она, месье Монрей?

– Она из России.

– О, вы выходите на российский рынок?

– Да, я подумываю о том, чтобы открыть ресторан в Москве, – то ли шутя, то ли всерьез ответил Монрей и, потянув за собой Женьку, пошел искать нужный павильон.

– Что значит «ресторан в Москве»? – насторожилась фехтовальщица. – Ты со мной только для этого?

– Не говори чепухи! Для того, чтобы начать бизнес в России, совсем не обязательно жениться на россиянке, хотя… хотя и это не повредит.

Женька сердито шлепнула Монрея по спине.

– Не вздумай только хитрить, как твой папочка!

Эдмон засмеялся, но ничего не пообещал. Найдя необходимый ему павильон, он сразу стал серьезней и углубился в его изучение. Первые несколько минут Женька кое-как его в этом поддерживала, но, продолжая думать о Кристофе Лароше, отвечала невпопад, смотрела мимо рекламных щитов и не слышала, о чем ее спрашивают. Эдмон сначала хмурился и молчал, а потом вздохнул и разрешил ей уехать к Монсо.

– Я подъеду позже и заберу тебя, – пообещал он.

Девушка мгновенно просияла, поцеловала его и побежала к машине. Робер домчал ее до съемочного павильона за двадцать минут.

Монсо снова нервничал, но не из-за нее. Что-то не ладилось у актрисы, играющей возлюбленную Сен-Мара. Она плакала, режиссер кричал, а вся группа ждала, когда оба закончат.

Женька тотчас нашла взглядом Кристофа. Он сидел за камерой, был слегка небрит, неброско одет и пил воду из бутылки.

– Что скажешь, Кристоф? – спросил его Монсо.

– Тоска, – сказал Ларош, кашлянул и, плеснув воду в ладонь, умыл лицо.

– Вы слышали, милочка? – крикнул Монсо на актрису. – Идите и подумайте еще раз! Давайте сцену с Вирджини! Эта русская фехтовальщица приехала?.. А, вы уже здесь, мадемуазель? Подойдите!

Женька слегка оробела, и, как оказалось, не зря. Эпизод, который с подачи Лепа вернули в картину, пошел тяжело, и дело было даже не в операторе, взгляд которого, как и взгляд королевского мушкетера, пугал своей прозорливостью, дело было в другом, хотя сначала все показалось фехтовальщице простым.

– Вас зовут Вирджини, – объяснял ей Монсо. – Вы подруга де Лафане, с которым накануне поссорился Сен-Мар. У вас свидание, вы лежите в постели. Не делайте такого лица – на вас будут панталоны и корсет. Далее врывается Сен-Мар, завязывается драка, и он убивает де Лафане. Вы хватаете его шпагу и сами деретесь с Сен-Маром. Он выбивает у вас шпагу. Ясно?

– Да.

Монсо передал девушку гримеру. Ей замазали шрам на шее и подобрали парик, потом костюмер надел ее в надлежащий костюм и отвел к Данкуру, чтобы тот выстроил с ней примерный рисунок поединка. Монсо почему-то решил, что все получится с первого дубля, и сразу приступил к съемкам.

Роль была без слов, и если возлежание в объятиях «де Лафане» получилось довольно правдиво, то едва начинался поединок, весь эпизод трещал и благополучно рушился. Фехтовальные сцены в кино выстраивались четко, как танец, но полгода военной жизни привили Женьке совсем другие навыки. Почувствовав в руке оружие, фехтовальщица прекращала игру и начинала драться.

– Она убьет меня! – отскочил в сторону Морис Лаву, играющий Сен-Мара. – Или покалечит! Куда я потом с таким лицом? Туалетную бумагу, и ту не возьмут рекламировать! Почему вы не даете мне выбить у вас шпагу, мадемуазель?

– Выбивайте.

– Тогда держите ее слабее.

– Я не могу держать слабее оружие.

– Монсо, Данкур, сделайте что-нибудь! – возмущался Морис.

Те только разводили руками, зато довольно смеялся Лепа.

– Наконец-то прекратился этот балет! Даниэль, неужели ты не видишь, как это превосходно!

– Девушка ведет поединок блестяще, но он боевой, – сказал Данкур. – Кто вас этому научил? – спросил он девушку.

– … Вы.

– Я?.. Когда же?

– Ну, там… в другой жизни.

Все переглянулись, видимо, полагая, что у русской фехтовальщицы действительно «не прибрана» голова. Монсо вздохнул и начал все снова.

– Скажите, мадемуазель, зачем вы делаете выпад из этого положения? Вам сказано спрыгнуть с кровати и перебежать за стол.