Павел Кольцов - Цикл «Как тесен мир». Книга 3. Отложенная война

– Я в курсе этого, – ответил товарищ Сталин. – Вам, что? Стало скучно? Нечем заняться?

– Ну, не то чтобы скучно… Жена рядом, любые книги доставляют, пластинки, радиопередачи по приемнику, даже кинопроектор и экран привезли… Прогулки во дворе, постоянно практикуюсь в стрельбе из пистолетов. Разных. В принципе, не скучно. Особенно после Лубянки. Но… Как-то начинаю чувствовать свою уже не такую, как бы это сказать, полезность, что ли…

– И какой же у вас по этому поводу вопрос? Спрашивайте, товарищ Максимов, не стесняйтесь.

– Товарищ Куевда демонстрировал мне нашу новую военную технику на фотографиях и в фильмах… А в живую ее посмотреть нельзя? Во время испытаний на стрельбище, на полигоне… Там ведь, как я понимаю, тоже охрана весьма строгая присутствует. И сами полигоны охраняют, и секретную технику, и высокопоставленных проверяющих. Очень бы хотелось своими глазами вблизи глянуть, руками пощупать, как оно все получилось.

– Из автоматов товарищей Симонова и Судаева пострелять, – с усмешкой продолжил вождь на другом конце провода, – на танках прокатиться…

– Ну, – замялся Алексей Валентинович, – я бы не отказался и от этого, но, хотя бы просто посмотреть.

– Вы, товарищ Максимов, считаете, что ваша жизнь уже не нужна нашему государству, нашей партии большевиков и можно ей рискнуть?

– Я думаю, товарищ Сталин, что основные известные мне сведения я уже передал и государству и партии. Теперь, как я понимаю, главное, чтобы до начала войны с Гитлером, а лучше и еще какое-то время, я случайно не попал в чужие руки, где под пытками (мало ли, вдруг не выдержу) не наболтал лишнего.

– Товарищ Максимов, из ваших же рассуждений можно сделать вывод, что для блага советского народа вас безопаснее всего просто расстрелять. Вас, вашу жену, и связанных с вами сотрудников наркомата внутренних дел. Я правильно делаю выводы из ваших же слов? (Алексей Валентинович молчал, внезапно покрывшись холодным потом, и коря себя за длинный язык; больше всего он жалел Клаву и еще не родившегося ребенка). Молчите? Не переживайте, товарищ Максимов. Я тоже имею право на шутку. А насчет вашего вопроса о полигонах – мы посоветуемся с товарищами – вам сообщат. Когда ребенок родится – крестить будете? – резко поменял тему. – Сейчас ведь это не возбраняется.

– Н-не думали еще об этом, товарищ Сталин, – нервно сглотнул Алексей Валентинович. – Наверное, нет. Я атеист, да и Клава – комсомолка. Вряд ли.

– Ну, смотрите, – хмыкнул вождь, – а то ведь и меня можете в крестные отцы позвать – вспомню молодость в семинарии и соглашусь. До свидания, товарищ Максимов. И помните: у вас не самые плохие условия жизни в нашей стране.

– Я это чистосердечно ценю, товарищ Сталин. До свидания.

Положив на аппарат трубку, насквозь пропотевший Алексей Валентинович еще какое-то время просидел недвижимо на стуле, успокаиваясь. Из состоявшегося разговора он передал Клаве только поздравление от Иосифа Виссарионовича с будущим пополнением и свое награждение.

Через два дня Куевда в присутствии одной лишь Клавы торжественно вручил Алексею Валентиновичу орден Красного Знамени в картонной коробочке обклеенной красным коленкором с удостоверением, выписанным на его имя. Но на гимнастерку прикреплять запретил – афишировать не нужно даже перед сотрудниками. А еще через несколько дней, когда переживания по поводу рискованного вопроса к товарищу Сталину постепенно выветрились из его головы – пришел ответ; скорее, приехал. Во внутренний, расчищенный от снега двор после положенных процедур проверки зарулила черная эмка, из нее вышел крепкий сержант госбезопасности в светлом перехваченном коричневым командирским ремнем полушубке и, зайдя в дом, вручил капитану Куевде засургученный пакет. Вручил – козырнул – дал расписаться в своем журнале и вышел во двор; но не уехал – остался курить возле машины. Как понял Алексей Валентинович, Михаил был заранее, по телефону, осведомлен о примерном содержании пакета. Вскрыв его прямо в гостиной и прочтя, капитан не удивился, повернулся к Максимову и сказал:

– Ну, что, Алексей, сам напросился. Одевайся потеплее – на прогулку поедем.

– Надолго? – с тревогой вскинулся Алексей и еще спросил с грустной ухмылкой. – На выход с вещами?

– С вещами, – кивнул, сохраняя серьезность на лице Куевда, – с тулупом, валенками и прочим… – потом улыбнулся во всю ширь. – Чудак-человек. В танковую дивизию едем – пощупаешь свои танки. И не только их. Наверху посчитали, что заслужил.

Сбрасывая накопившееся напряжение в ожидание ответа, Алексей Валентинович схватил мелкого по сравнению с его крупной фигурой Михаила в охапку, оторвал от пола и закружил по комнате.

– Поставь на место своего начальника, медведь, – стал вырываться улыбающийся капитан, – уронишь. Кстати, – сказал он, оправляя под ремень выбившуюся гимнастерку. – Не очень радуйся. И не рассчитывай, на особое к своей личности внимание. В целях секретности, ты будешь представлять из себя обычного охранника из нашего ведомства.

– Согласен, – улыбался Алексей Валентинович. – А кого я буду охранять? Тебя?

– Нет. Нашего представителя, полковника Миклухина. Да это и не важно. От меня ни на шаг. Вокруг будут еще наши товарищи. Ты имеешь право смотреть, даже трогать и залазить в середку, на предмет опасности оттуда для объекта твоей охраны, ну, или обычного любопытства. Но на вопросы, сам понимаешь, тебе никто ничего отвечать не обязан, даже вызовешь ненужные подозрения, если будешь задавать. К твоей личности интерес вызывать не нужно. Категорически. Сам понимаешь.

– Да ладно, Михаил, и за то спасибо. Особенно товарищу Сталину.

В танковую дивизию, дислоцировавшуюся в Подмосковье, ехали тремя машинами. Алексей Валентинович с наслаждением разглядывал с заднего сиденья заснеженную столицу, спешащих по своим делам тепло одетых москвичей, заполненные транспортом дороги. К его невольному огорчению, относительно скоро они уже выехали за город – и по обе стороны потянулись менее интересные однообразные пейзажи. Радовало предвкушение встречи с новыми танками, к которым и он приложил свою руку и голову. Фотографии и фильмы, конечно, давали представление о них, многое поведали и документы, но увидеть вблизи, потрогать своими руками – это же совсем другое дело.

И Алексей Валентинович их увидел. Первыми они осмотрели стоящие в ряд под легкими открытыми с боков навесами из досок и брезента Т-34. Основной советский средний танк грядущей войны уже пошел в серию, поступил на вооружение Красной Армии и теперь в спешном порядке осваивался экипажами. На своего предка, хорошо известного всему миру он теперь походил мало. Разве что, ходовой частью, если смотреть сбоку и только снаружи. Его главный конструктор Михаил Кошкин не участвовал, как в прошлой реальности, в зимнем танкопробеге (да и не было никакого пробега) из Харькова в Москву и, как следствие, не заболел воспалением легких. Поначалу творец знаменитой тридцатьчетверки в штыки воспринимал (что, чисто по человечески, вполне можно понять) настоятельно рекомендуемые ему почему-то со стороны НКВД изменения в уже основательно проработанной его коллективом конструкции. Вплоть до гневных криков, что его могут снимать с должности и отправить куда подальше: хоть в лагерь, хоть к чертовой бабушке. Но, успокоившись, и трезво осмыслив, Михаил Ильич, надо отдать ему должное, признал, что эти изменения, очень похоже, и впрямь, ведут к улучшению его любимого выстраданного детища.