Герман Романов - Царская свара (2)

— Пыли, госпотин! Как раз три часа пыли. Мимо ехали — лошать упала. Отин ругался смешно по-немецки, пруссак по говору…

— Разрешите, господин ма… капитан. Сержант Троицкого драгунского полка Кропотов. Здесь с разъездом от Нарвского гарнизона!

Ростовцев обернулся — перед ним стоял действительно матерый служака, ветеран недавней войны. Молниеносно просчитал чин — рядовой кавалергард чин поручика имеет, а раз позади держится, то явно майор начальствует. Но тут же белые кисти заметил на шарфе офицерском, не золотистые, а потому с чином сразу определился и поправился.

— Трое всадников, видели их. Первый плечи прямыми держит, в майорском чине, явно кирасу долго носил, привык к ее тяжести, сросся с этим. Второй больно ловок, шельма! С коня падающего будто сошел, а не соскочил, даже не пошатнулся. Третий… Болтался в седле новик, расплылся как кисель… Постой! Так это же баба была переодетая драгуном! Дальше ехать не могла — ее в седле поддержали! Лошади у них совсем заморенные, думаю, на мызе Рийгикюлла подмена ждет. Одна она тут, и лошадей вечером выпасали полдюжины — все верховые, для строя.

Сержант хлопнул себя по лбу, ощерился — видимо негодовал, что не придал значения мимолетной встрече. Ростовцев возликовал — теперь только не упустить, они их нагнали.

— О та! Три лейп-кирасира приехал вчера, и повозка с ними. Я утивился — там возница тоже лейп-кирасир. Они у старого Якопа часто появлялись, вител их, тута езтят, — Ростовцев не замечал чухонского диалекта — он догнал беглецов. Теперь осталось их только взять!

— Сержант — на этой мызе тебя ждет чин поручика, а капрала прапорщика. Ваши драгуны станут сержантами, я полковником, мои спутники майорами! Господа! Едем за чинами?!

— А то как же, — тут все довольно ощерились, положив ладони на рукояти эфесов, но тут Иван Кириллович вспомнил про одну мелочь, давно зная по службе в Тайной Экспедиции, что нужно обращать внимание на все. Над лейб-кирасирами шефствует бывший цесаревич Павел, и на их верность беглая царица явно рассчитывала.

Тут все понятно…

— А как ругался тот пруссак?

— О, смешно, госпотин капитан. На русском это как желать тысячу чертей в затницу старого учителя Циттена…

— Циттена?!

При этом имени проняло всех — и драгун, и кавалергардов, и служителей Тайной Экспедиции. Злобная радость проявилась на лицах, а Ростовцев с нескрываемым ликованием выдохнул:

— Гусар смерти, значит, попался?! Их шестеро, нас десять — справимся. Подсыпать пороха на полки! Рубить всех!

— А кого брать то? Бабу?!

Сержант деловито осведомился, отослав жестом капрала на двор — поднимать в седла драгун.

— Ее самую! Живьем или мертвой! Как выйдет! Гусара, как получится — рубака изрядный, как бы нам не досталось. Если что не так, стреляйте сразу, а там как удастся!

— А бабу как опознать?

— По рублю, капитан, — усмехнулся Ростовцев и вложил в ладонь сержанта серебряную монету с профилем императрицы…

Кобона

Иоанн Антонович

после полуночи 9 июля 1764 года

— Государь, что с тобой?! Ты так громко кричал! Что случилось, милый, чем я могу помочь?

Голос Маши вырвал Иоанна Антоновича из пучины кошмара, а теплая ладошка, плотно прижавшаяся к щеке, окончательно разбудила. Он ощутил себя мокрым с головы до ног, сердце оглушительно билось в груди, ухало и стенало. И тут Иоанн Антонович вспомнил, что ему сейчас приснилось, чуть снова не заорал в полный голос, не зашелся в паническом вопле, трясясь как эпилептик в припадке.

И сразу прижался к девушке, словно ища в ее слабеньких ручках защиту. Маша его начала гладить по голове, что-то нашептывая, прижимала к себе все сильнее и сильнее. И ласкала не переставая. Он потихоньку успокоился, перестав трястись, будто получил электрический разряд от оголенного провода на 220 вольт.

— Милый мой, родной, не надо, я с тобою, государь. Хороший мой, это ты еще от ран не оправился. Я сама до сих пор дрожу, как вспомню бомбы падающие, ужас немилосердный…

Через какую-то минуту липкая пелена страха схлынула, Иван Антонович начал потихоньку соображать, что случилось с ним на самом деле, что он пережил в кошмарном сне.

«Не думал, что во сне такое может случиться. Это не я, это «реципиент» в панику впал, и я с ним ничего не мог поделать. Маша его как то отогнала и помогла мне снова «управление» перехватить. Вот это номер, лишь бы охрана не переполошилась».

Не успела мысль проскочить в голове, как дверь с треском отлетела в сторону и ворвалась добрая полудюжина лейб-кампанцев с обнаженными шпагами и пистолетами.

— Государь! Что с вами!

— Факела зажгите!

— Запалите свечи!

— Лекаря сюда!

Не прошло и четверти минуты, как опочивальня была ярко освещена, а кровать обступили со всех сторон телохранители. Иван Антонович лихорадочно сообража как бы соврать половчее и выпроводить побыстрее эту компанию, но тут Мария Васильевна совершенно спокойно, но с отчетливой укоризной произнесла:

— Государю плохой сон снился, он рукою пораненной о спинку ударил. Вот и застонал от боли тяжкой. Вы чего всполошились, окаянные, дверь вынесли?! Немедленно удалитесь!

— Все нормально. Идите прочь…

Прохрипел Иван Антонович, отправляя смущенных выговором телохранителей из опочивальни. Лейб-кампанцы чуть ли не на цыпочках вышли, загасив свечи и забрав с собою факелы. Одно хорошо — охрана бдительная, среагировала сразу, вроде предварительную тренировку провели на тему — «спасаем батюшку-царя, кормильца и поильца!»

— Приснится же хрень, Машенька. Гвардеец мне ливер выпустил — кинулся с ножом и брюхо вспорол. Кишки вывалились, дымятся, я и заорал во сне. Спаси господи!

Никритин всю жизнь был атеистом, а в те времена не могло быть иначе, даже курс соответствующий в пединституте читали. А тут истово перекрестился, словно всю жизнь этим занимался. Машенька тоже перекрестилась, но вначале его, а потом себя.

— Храни тебя Господь, государь, я хоть и перепугалась до икоты, но за тебя. Готова жизнь отдать, и рада буду.

— Хорошая ты моя…

Иван Антонович умилился такой готовностью к самопожертвованию, и крепко обнял девушку. И тут же ощутил липкий стыд — ладонь оказалась на груди девушки — сквозь тонкую ткань он ощутил ее теплоту и упругость. Дернулся, желая убрать «нахальную» ладонь, но ему не позволили это сделать. Тонкие пальчика крепко прижали его кисть, буквально вдавили в кожу, но очень нежно, бережно.

— Маша…

Голос охрип, он только смотрел на ее милое лицо с закрытыми глазами, и на полные губы, что звали к поцелуям. Возбуждение нахлынуло на него со страшной силой, и напрасно Иван Антонович пытался сдержать «реципиента» воспоминаниями прошлого «конфуза», когда все закончилось намного раньше, чем успело начаться.