Павел Кольцов - Чем я хуже?

— Ишь ты, какой привередливый. Все броня тебе тонкая. Так ведь БТ — танк легкий по своему классу. Как же ему противоснарядную броню поставишь? Ходовая вес не выдержит. Толстая броня — это у средних танков и тяжелых, лапоть ты шоферский, не в обиду тебе будет сказано. Есть, если помнишь, в Красной Армии и такие. А как же. Возьмем, к примеру, средние Т-28. Вот их противоснарядную лобовую броню 37-мм пушка «возьмет» только метров с двухсот, с б о льшего расстояния снаряд, как правило, рикошетирует. А 76-мм орудие самого Т-28 и с полкилометра уничтожит и противотанковую пушку, и танк, аналогичный нашему БТ или «двадцать шестому». Плюс еще у него две пулеметные башни. Вражеской пехоте мало не покажется!

— А борт у «двадцать восьмого» тоньше лобовой брони?

— Ну, тоньше. Тут ты прав. В борт, если с фланга или из засады, его вполне можно взять 37-мм снарядом метров уже с восьмисот. Это да. Ну, что тут можно сказать? Смотри в оба и не подставляйся. А в целом, Саша, наши бронетанковые части вполне на уровне европейских армий. Если придется воевать — сдюжим и победим: «Броня крепка и танки наши быстры…».

— Понял. А вы в Харьков, случайно, не на наш завод приехали? Не на паровозостроительный?

— Сашка, — засмеялся танкист, — ты какой-то странный после аварии стал. Ну, разве об этом спрашивают?

— Да, — пожал широкими плечами «Сашка», — просто я знаю, что у нас на заводе ваши БТ как раз и делают. Вот и подумал, что вы по этому вопросу. И еще я слышал, что у нас принципиально новый средний танк в конструкторском бюро разработали, сейчас испытывают.

— Так, — посерьезнел танкист, — я тебя не слышал, а ты меня не спрашивал. Кру-у-гом! Шагом марш к себе в комнату!

— Есть, товарищ майор, кругом и шагом марш к себе в комнату! — улыбнулся «Сашка», шутливо козырнул и ушел с кухни.

Зайдя к себе, он, пока не вернулась с работы Клава, припрятал купленные на почте конверты и бумагу на полке за книгами.

На следующее утро, проводив жену на работу, Алексей Валентинович остался дома, претворять в жизнь намеченный план. Он отвернул с круглого стола скатерть, чтобы, не дай бог, не испачкать, нашел в тумбочке деревянную перьевую ручку, всю в темных потеках белую чернильницу-непроливайку и почти полный пузырек чернил, достал с книжной полки припрятанное накануне и уселся за работу. Писать перьевой ручкой (правда, больше авторучкой), в отличие от обращения с опасной бритвой или примусом, он умел. Еще будучи студентом, Алексей Валентинович нашел как-то в дедушкином столе китайскую авторучку с золотым пером и решил, для прикола, писать ей на занятиях в институте. Ему понравилось: золотое перо радовало глаз, мягко и легко скользило по бумаге, клякс не оставляло; на устаревшую красивую ручку обращали внимание и приятели, и окружающие девушки, и преподаватели. Но и обычной, без встроенного чернильного резервуара, ручкой писать ему изредка тоже приходилось — на всех советских почтах к услугам посетителей были исключительно они. Телеграмму дать, подписку на газету или журнал оформить, где-нибудь расписаться — стальное скрипучее перо и замызганная чернильница к твоим услугам.

Алексей Валентинович наполнил Клавину чернильницу, взял тонкую, неудобную для его грубой лапищи ручку и опробовал на чистом листе. Клавина ручка, к сожалению, таким совершенством, как дедушкина, не отличалась: стальное перо шло по бумаге, поскрипывая, чернил хватило едва на несколько слов. Почерк на бумаге получался не его, очевидно, Нефедова. Поупражнявшись некоторое время в чистописании, Алексей Валентинович решил, что уже вспомнил давно забытое умение и может приступить к задуманному; глянул на перепачканные посиневшие руки и решил сперва их помыть. В коридоре он столкнулся с идущим по коридору соседом-танкистом и не сразу его узнал.

Вместо вчерашнего совершенно непрезентабельного лысого мужика в майке и обвисших галифе, на него шел, тяжело печатая шаг блестящими сапожищами по деревянным прогибающимся половицам, бравый красный командир в сером отутюженном костюме с черным портфелем в руке. Одет он был для Алексея Валентиновича (считающего, что он разбирается в военной форме того времени) непривычно. Никакой тебе командирской гимнастерки, туго перетянутой ремнем и портупеей, никаких тебе широченных галифе над начищенными хромовыми сапогами. Нет.

Выглаженные прямые брюки со стрелками навыпуск скрывали голенища сапог; отложной воротник френча с накладными карманами открывал белоснежную рубашку с черным галстуком; на левой стороне груди гордо горел рубиновой эмалью редкий в те мирные годы орден Красной Звезды (в Испании был, что ли?); черные петлицы с двумя красными шпалами и золотистой эмблемой танка; красные нарукавные шевроны; широкий командирский поясной ремень, поддержанный одним узким плечевым, и надвинутая до бровей серая же фуражка. Не знал о такой форме Алексей Валентинович, либо не обращал внимания. Век живи — век учись. Майор переложил портфель в левую руку, улыбнулся и хотел поздороваться, но увидев вымазанные чернилами пальцы «Саши», рассмеялся и просто похлопал его по круглому плечу:

— Что, Саша, учиться надумал? Это, брат, никогда не поздно.

— Да, так, — замялся «Саша», — память проверяю, записываю, вспомнить разное пытаюсь.

— Ну, ну, — вспоминай. Удачи тебе!

Тщательно, с пемзой, вымыв руки, Алексей Валентинович, больше ни с кем не встретившись, вернулся к себе и, заперев дверь, принялся, как и обещал майору, вспоминать. Он вспоминал и записывал, перечитывал, вычеркивал, снова вспоминал и снова переписывал. Часа через два записанное на бумаге, наконец-то, его удовлетворило. Тогда он долил чернил, в этот раз не испачкавшись, и уже не спеша, стараясь писать разборчиво и без помарок, размножил получившийся у него текст в пяти одинаковых экземплярах. Аккуратно промокнул все страницы пресс-папье со вставленной промокашкой, сложил листы по размеру почтовых конвертов, вложил в середку и, облизав намазанные клейстером края, плотно запечатал. Адреса на конвертах он надписал разные, а фамилию получателя указал одну и ту же.

В шкафу нашелся потрепанный ученический портфель из дерматина, скорее всего, Клавин. Алексей Валентинович бросил в него пару книжек, чтобы не казался пустым, и свои подготовленные письма; оделся и вышел на улицу. Как работает почта, особенно в плане контроля за перепиской граждан, он не знал, поэтому решил на всякий случай перебдеть и, чтобы не привлекать к своей особе внимания, отправить письма из разных концов города, чтобы при выемке из ящиков они не попадали в одно отделение связи на сортировку.

Первое письмо он опустил в почтовый ящик прямо возле почты, где вчера покупал конверты. Потом, идя к остановке трамвая, заметил парикмахерскую, провел рукой по своему подбородку и решил зайти побриться. Отсидев небольшую очередь, он попал к пожилому мастеру, которому самому бы не мешало побрить свои мохнатые уши и постричь волосы, почти на сантиметр торчащие из обвисшего крупного носа. Мастер очень профессионально и без малейшего дискомфорта, не говоря уже о порезах, привел его лицо в идеально гладкое младенческое состояние. Если бы брадобрей еще не пытался развлечь его своим монологом с характерным местечковым говорком, было бы совсем замечательно. От одеколона из пульверизатора Алексей Валентинович отказался, вспомнив Клавино негативное высказывание, и получил в завершение процедуры влажный горячий компресс. Такое бритье ему очень даже понравилось, и он с удовольствием пообещал старому брадобрею раз в неделю обращаться исключительно к нему.