Павел Кольцов - Чем я хуже?

Другой вариант, спасительный, но подленький: завербоваться шофером годика за пол перед войной на какую-нибудь комсомольскую стройку за Урал или в Среднюю Азию; переехать туда вместе с Клавой, а не захочет она бросать свой институт — и одному; устроить себе уже там какое-нибудь членовредительство, с которым в армию не берут даже в военное время; перейти на другую работу, скажем в слесаря и — элементарно выжить. Еще можно заранее потихоньку закупиться консервами, крупами, сахаром, солью, мылом и всем прочим, что в войну резко пропадает и увеличивает свою ценность — и в материальном и бытовом плане особо не страдать. М-мать! И как только такая подленькая гнилая мерзопакость в голову лезет…

Есть ведь еще и третий вариант: используя свои знания в истории, оружии и технике, попытаться помочь своей стране и, как это не пафосно звучит, советскому народу, выйти из этого ада с меньшими потерями и разрушениями. Правда, при таком варианте есть шанс ему самому (если не поверят) сгинуть досрочно и в муках в тюрьме НКВД или в лагере в качестве шпиона той же Германии, Англии или даже какого-нибудь Гондураса. Но! Если все же удастся убедить в своей правоте, если прислушаются к его знаниям, если повернется по-другому ход войны и при этом будут спасены многие людские жизни… Десятки, сотни тысяч, а может, чем черт не шутит и миллионы не убитых на той войне кровавой… Надо попробовать… Отсидеться за Уралом — это ж себя до конца жизни не уважать. А рискнуть своей жизнью? Да это ж просто пустяк. Чем тут дорожить? Все равно, когда-то помирать придется (правда, как и каждому нормальному человеку, хочется это сделать как можно позже). Сколько двадцатилетних в ту войну было, которые сознательно и добровольно жизнь отдавали за товарищей своих или просто ради уничтожения лишнего врага и приближения Победы. И чем я хуже? Тем, что родился после войны и это время вовсе и не мое — я случайно здесь очутился? Пусть предки сами со своими проблемами разбираются? Так что ли? Нет! Врешь! Это и мое время! И моя эпоха! Я внук своих собственных дедов! Ничего, что один из них, тот, что на паровозостроительном сейчас в создании тридцатьчетверки участвует, на фронте не воевал, а танки на эвакуированном в Нижний Тагил заводе производил. Зато на второго, со стороны отца, пришла в 1943 году похоронка из деревни Гусевки, что в Людиновском районе Орловской области. Чем он был лучше меня? Он что, не хотел жить?

Так, растудыть мои сомнения. Решено! Тут даже думать больше нечего. Первый вариант — глупый, второй — подлый. Останавливаемся на третьем. Теперь нужно только хорошенько обдумать, куда именно обращаться и как убедить недоверчивые органы в своей правдивости…

Алексей Валентинович аккуратно сложил прочитанные газеты на скамейку и, устало прикрыв глаза, откинулся на покатую деревянную спинку — подумать. Теперь он прикидывал и перебирал планы, как ему убедить энкавэдэшников, что в тело малообразованного шофера Нефедова переселился разум много чего знающего потомка. Убедить и при этом не попасть ни в сумасшедший дом, ни в разряд шпионов. У него уже вчерне наметился план ближайших действий, когда от раздумий его отвлекло наигранное покашливание остановившегося напротив мужчины. Максимов недовольно открыл глаза.

— Гражданин, с вами все в порядке? — козырнул стоящий перед ним молоденький в белой гимнастерке, белом фетровом шлеме и обширных серых галифе, над зеркально надраенными сапогами, милиционер с двумя поперечными нашивками и маленьким эмалевым гербом СССР на бирюзовых петлицах.

— Да, — кивнул Алексей Валентинович, — я просто задумался.

— Отделенный командир милиции Петренко. Документики ваши предъявите. Будьте так любезны, — вежливо попросил милиционер.

— Да-да, конечно, — опять кивнул Алексей Валентинович и достал из кармана заводской пропуск и шоферское удостоверение. — Пожалуйста.

— Та-ак, — протянул милиционер, ознакомившись и придирчиво сличив фотографии с оригиналом. — А почему, гражданин Нефедов, вы в рабочее время на лавочке в парке прохлаждаетесь?

— Товарищ отделенный командир милиции, вот сюда гляньте, пожалуйста, — он показал пальцем на свой забинтованный под кепкой лоб. — Видите? Это я в автомобильную аварию позавчера попал. Сейчас нахожусь на больничном. В себя прихожу и выздоравливаю.

— Это ваши газеты? — въедливый отделенный кивнул на лежащую пачку.

— Мои, — согласился Алексей Валентинович.

— А зачем вам столько?

— В смысле?

— Дайте посмотреть, — милиционер протянул руку.

— Да, пожалуйста, смотрите, можете даже взять почитать, мне не жалко, — Алексей Валентинович подал газеты, — я их уже прочел.

Милиционер быстро перебрал пачку, обращая внимание на даты:

— Гражданин Нефедов, а зачем вы сейчас читали старые газеты? Вы что, в прошлые дни их не читали?

— Я память потерял при аварии, головой сильно ударился, — гражданин «Нефедов» опять показал на перебинтованный лоб. — Об этом и справка имеется. Она в заводской санчасти. Вот, теперь газеты читаю. Пытаюсь ее, память в смысле, восстановить.

— Справку покажите.

— Так я же вам сказал: она в заводской санчасти.

— Значит, справки не имеется. Ясно. Пройдемте со мной в отделение для выяснения.

— Слушай, товарищ отделенный командир, какое тебе нужно выяснение? У тебя мои документы. Моя справка — на заводе. Хочешь, я голову разбинтую — швы на лбу посмотришь?

— Я не доктор, чтобы швы проверять, — спрятал документы Нефедова к себе в нагрудный карман белой гимнастерки доставучий милиционер. — Пройдемте, гражданин.

— А я не понимаю, товарищ милиционер, и чего ты ко мне привязался? — начал закипать Алексей Валентинович. — Сидит себе рабочий человек тихо, мирно в парке на лавочке отдыхает. Документы имеются. Что тебе не так? Шпийона мечтаешь поймать? Или прогульщика? Если я много газет читаю — значит, по-твоему, только сегодня границу перешел и хочу побыстрее познакомиться с советской действительностью? Так что ли?

— Гражданин! — повысил голос милиционер и положил руку на желтую кобуру нагана, сдвинутую у него по ремню назад. — Не заставляйте меня применять оружие!

— Ох, везет мне сегодня на чересчур бдительных служивых с оружием, — вздохнул Алексей Валентинович, упрямо продолжая сидеть. — Уже второй сегодня за револьвер хватается. Ну, достанешь ты свою, как ваши подопечные уркаганы говорят, «волыну». И чего? А я буду продолжать сидеть на лавочке. Ты что пристрелишь меня за это? Я тебе сопротивления не оказываю, не нападаю. Просто сижу. Глянь, служивый: уже зеваки вокруг нас собираются. Выстрелишь в меня — найдется, кому подтвердить, что я тебя и пальцем не трогал и не убегал. Я добропорядочный советский гражданин, комсомолец, шофер-стахановец, три тысячи километров без капремонта (добавил себе почетное звание и назвал от фонаря километраж Алексей Валентинович), физкультурник, победитель городских и республиканских соревнований по военному троеборью. И ты мне не даешь спокойно отдыхать? В участок меня тащишь? Чай не царский режим! Дискредитируешь? Зачем мой отец Зимний брал? Ты на чью мельницу воду льешь, голуба? На буржуазно-империалистическую или нацистско-фашистскую? На самурайскую японскую или на белопанскую польскую? А может, ты замаскированный ежовский выкормыш или белогвардейский перевертыш? — понесло Алексея Валентиновича, как когда-то книжного Остапа. — Троцкист скрытый? Правый уклонист? Бухарина под одеялом по ночам перечитываешь? Гегеля с его корешем Кантом наизусть цитируешь? Апрельские тезисы Ленина плохо в школе изучал? Второй том «Капитала» Карла Маркса недостаточно трудолюбиво штудировал? Ты вообще кто у нас: держиморда царская или милиционер советский?