Ольга Елисеева - Огненный рубеж [сборник litres]

За год до войны Иван Дмитриевич возил рукопись в село Лев-Толстое. Хотел оставить ее на сохранение у отца Палладия. Оказалось, священник ее когда-то читал – учитель Михайловский просил его оценить повесть. Но взять папку батюшка отказался. За упокой души мученика Николая он молился, а насчет повести разводил руками:

– Что мне с ней делать? Оставь себе, Ваня. Не было ведь ничего этого.

– Как не было?! Ты же сам мне рассказывал, отец Палладий.

– Ну да, Стояние на Угре было. Тихонова пустынь была, – перечислял священник. – Да и будет еще… Авва Тихон был. Пояс Богородицы, оградивший Русь от разбоя ханской орды, был – так в летописях называли Угру. А того, что тут написано, не было. Художество, вымысел. Николай Петрович хотел литератором стать, для детишек книжки писать. Эта повесть была его пробным камнем, тут он свое сокровенное высказал. О том, чтоб напечатать ее, не думал даже. В такие-то времена, что ты, Ваня… Когда падет и это иго, тогда уж. Мне не дожить… Да и не привел Господь Николаю Петровичу сочинителем стать, иную стезю ему дал, лучшую.

Гущин в тот раз едва не обиделся на своего духовника. Он-то своими глазами видел Ее, ту, что вывела его из лесного кошмара. Видел Ее в небе над Угрой и козачий атаман Григорий, не вернувшийся в Литовскую Русь, оставшийся служить Руси Московской. На исходе жизни, утомленный войнами, изувеченный сражениями, вырастивший сыновей, он пришел к могиле аввы Тихона и принял в его пустыни иноческий постриг…

Все это было, верил Иван Дмитриевич. И сам хотел прожить жизнь такую же полноводную, славную деяниями, крепкую сотворенным добром во образец детям, растущим вокруг. Но Бог дал ему другую стезю. Наверное, лучшую.

За двести шестьдесят лет до Угры

…Сталь ковалась в Согде. Древнем Согде, Согде Хранимом, Согде Златообильном. Сталь ковали в маленькой кузнице, что притаилась в переулочках у Наубехарских врат.

Заготовки неторопливо доставали из печи, медленно опускался молот, тихо и будто почтительно ругались подмастерья… Вилась сонная муха.

Муха – раздражала.

Вся кузница была скучной, медленной, засыпающей – ну ровно эта самая распроклятая муха. По крайней мере, так казалось молодому воину в богатом тюрбане, переминающемуся с ноги на ногу в ожидании, когда на него наконец обратит внимание кузнец – степенный дядька с пушистыми седыми усами, бурой лысиной и хитрым взором. Ох, нехорошо он смотрел! Глаза кузнеца – маленькие, черные, напоминали дыры. И не просто какие-то мирные отверстия – а дырки прямиком в Джаханнам, за дастархан к самому Противоречащему, да защитит нас от него Аллах!

Занятие это – ждать кого-то – было явно непривычно юноше. Обычно дожидались его.

Наконец заготовки были опущены – ме-е-едленно, уснуть можно – в воду. Чинно и как-то царственно поднялись к навесу клубы пара, оглушив несчастную муху, так что та заметалась. Кузнец поднял взгляд на посетителя.

Поймал… Нет, взял из воздуха муху – лениво, будто виноградинку с горсти отщипнул. Помял в пальцах. Сунул в рот, прожевал. Проглотил. Заключил удовлетворенно: «Мясо!».

Вновь посмотрел на гостя. Хмыкнул в усы. Обрадовался самым оскорбительным образом:

– Волчонок решил кусаться? Волчонку нужен железный клык? Молочные не годятся? Ах, хорошо!

«Хорошо тебе, скотина, будет в медном быке жариться», – подумал окончательно выведенный из себя блистательный Джелал ибн-Пехлеви, троюродный внучатый племянник самого шаха.

Впрочем, промолчал.

И принцы проглатывали горькую гордыню в кузнице старого Мухаммада, которого никто не звал Мухаммадом, а величали в основном Дядюшкой – так же, как и он обзывал клиентов от мала до велика по прозвищам, а в целом – «племянничками».

Старого Мухаммада называли Дядюшкой Зло.

Был он строптив, ворчлив, отвратительно злоязык, но никто в державе Хорезмшахов не ковал таких клинков, как он. Говорили даже, что порой в его двери стучались гости из самого Халифата, опустившие на глаза капюшоны дорожных плащей.

Не верить оснований не было.

Еще говорили, будто связывала его какая-то история с самим благочестивым шахом Ала-ад-Дином Мухаммедом Вторым, да благословит его Аллах и приветствует. Говорящим, впрочем, быстро затыкали глотки, как правило – расплавленным свинцом.

В конце концов только и осталось, что побасенка о молодом воре, никак не напоминавшем родного сына (хоть и младшего) шаха предыдущего. Достигнув этого, владыка приказал палачам затушить огни под тиглями.

Мудрейший шах умел довольствоваться малым и знал, когда остановиться. Редкое, если вдуматься, достоинство. Вовсе не свойственное его троюродному внучатому племяннику.

– Решил! – невпопад вякнул юноша. Хотел, чтобы вышло издевательски и громко, а вышло тявканье.

Кузнец смерил заказчика взглядом, неторопливо перемещаясь по кузне.

«Обходит! – сообразил Джелал. – Противусолонь!»

В сердце заныло. От восторга. Вся сцена была настолько извращенна, неуместна и странна, что почему-то вызывала именно такое чувство.

– От локтя до запястья… – бормотал Дядюшка Зло, обмеряя заказчика взглядом. – Мои расценки известны сиятельному?

Подобострастия в голосе не было. Скорее – яд. Такими «сиятельными» на базаре вместо ругани крыть можно.

– Известны, – похлопал Джелал по кошельку на поясе.

– Тогда… и кого же ты решил грызть, волчонок? На чинный запад ли обратишь свой взор, бескрайний восток, ядовитый юг или бесплодный север?

– Какое это имеет значение? – буркнул заказчик. – Или твои клинки остры только в одной части света?

…Вот это вышло хорошо. Высокомерно. Презрительно. С достоинством.

– Умеешь кусаться. Верю, – хмыкнул кузнец. – Да будет тебе ведомо, юный Джелал, что предки наши знали три вида меча. Первый, прямой сайф зу-л-хаддайн – рубит и немного колет. Второй, кривой согдийский – сечет. Превыше их царский ал-хисравани «в полтора лезвия», ибо он и сечет, и колет, и пляшет в умелых руках.

…Слова падали тяжело. Камни, не слова.

– Однако всякому мечу свое время и место. Наши сабли, пошедшие от бесценных согдийских клинков и ал-хисравани, сгодятся на востоке – там ценят хитрость и изворотливость, умение поставить в тупик. Но не стоит недооценивать прямой клинок, волчонок! На западе люди с тяжелыми руками и взглядами, носят они одежды из грубой шерсти и мехов, прикрывая ими толстое железо. Сабле не справиться. Запад верит в прямоту речей и ударов. Юг же…

– Довольно!.. Твоя мудрость велика, мастер. Я смотрю на запад. При дворе давно поговаривают, что пора объединить земли людей Пророка в единый Халифат от Согда до Магриба. А потом… Потом следует подумать о землях людей Писания. Говорят, на дальнем западе, в тайфах, нас теснят неверные. Однако сначала надо привести к повиновению соседей. Они знают толк в пляске клинков. Можешь ли ты отковать меч прямой и кривой, меч, который рубил бы и колол, резал и сек?