Ольга Елисеева - Огненный рубеж [сборник litres]

После ночи на перепрелой соломе с заломленными наверх руками его снова отвели в шатер.

Руки при этом развязали.

Он не знал, хороший это признак или дурной. Золотого он никогда в жизни не видел, и если на дне не схоронен разбойничий клад, песенка его спета.

Вновь толкнули его под колени, вновь он бухнулся носом вниз пред сановными мужами.

Что-то звякнуло перед лицом. Глаза уловили желтый блеск.

– Твое счастье, – заключил недовольно законник. – Вот твоя монета. Больше не теряй. И все же это было опасно близко к купанию. Но правосудие наше знает милосердие. Живи. – И бросил в сторону нукеров и спутников своих:

– Кончено, выезжаем.

Аслан одурело стоял на коленях, не зная, что он должен испытывать, и не испытывая ничего, когда к нему подошел пьянчуга. Поднял на ноги.

– Руки сложи и протяни. Вот так. – И тут же насыпал в сложенные ладони с горкой золота из солидного кошеля. – Теперь ты богат. Запомни, в следующий раз, когда потеряешь золотой, – не нарушай закон. Плюнь на потерянное и воспользуйся одним из этих. Ты понял?

– Понял.

– Это хорошо.

…Позже, трясясь в седле, Законник Чагатай спросил своего брата, беспутного Угэдэя:

– Отчего ты спас его? Всё то сельцо стоило ползолотого. Ты не мог не понимать, что я догадаюсь, чья эта работа. Или ты заделался мусульманином? А может, размяк? Подобрел?

– Ну, – улыбнулся Угэдэй, – мусульманином я точно не стал. По-моему, это заметно. И уж точно дело не в моей несравненной доброте. Субедэй-баатуру и Джэбэ-нойону, что скачут за нами, предстоит долгий путь на запад, братец. Сначала за хорезмской собакой, потом – докуда дойдут. Яса – это хорошо. Но вскоре мы будем править миром от края до края, и разница в купальных обычаях будет меж нашими подданными наименьшей изо всех. Надо привыкать. Потому что продлится эта страна тьму тем лет.

Чагатай презрительно скривился.

– А еще я выиграл клинок. Разве плохо?

Чагатай отстегнул от седла меч с богато украшенной рукоятью – чуть кривой, обоюдоострый, превосходной работы.

Полюбовавшись оружием, Угэдэй убрал его в ножны. Поравнялся с Субедэй-баатуром, протянул ему оружие:

– Дарю. Пусть послужит. Или награди кого-нибудь, тебе виднее.

– Благодарю, владыка. Награжу. Мне свой привычнее. Только сначала собью стекляшки и позолоту с ножен и эфеса. Воину не подобает бахвальство.

– Отличные слова, полководец, – обрадовался Угэдэй. – Я их запомню….Разведка Субедэя и Джэбэ отправлялась на закат.

Угра. Здесь и сейчас

…Стемнело, и за затянутыми пузырями маленькими оконцами было уже не видно ни зги. Притихли люди. Едва теплились лампады – лужицы света в наступающей мгле. Что-то скрипело на чердаке.

– Ударят, – не выдержав молчания, сказал кто-то из беглецов. – Поганые с юга и востока. Литва с запада. Запрут с трех сторон, и поминай как звали.

– С трех? – зло отозвался один из завсегдатаев. – А с четырех не хочешь? Новгород спит и видит, как бы с князюшкой посчитаться. Да и не наш он, Новгород-то. Десяти лет не минуло, как под Литву уйти хотели, и ушли бы, если бы Москва крылышки им не подрезала.

– Но ведь русские… – протянул беглец. – Москве присягнули…

– И литве присягали. Какие они после этого русские?

…Никто не заметил, как сжались кулаки сидевшего в углу путника. Крепко сжались. Будто взял кого-то за горло и держит.

Крепко ухватил. Так даже заклятых врагов за глотку не берут.

Так держат – себя.

…Кулаки разжались. Тенью вдоль стены проскользнул к дверям. Выскользнул наружу. Если бы за ним кто-то наблюдал – решил бы: до ветру человек собрался.

Ничего необычного.

Странник проигнорировал дощатое строеньице. Отошел подальше, не разбирая дороги. Прямо в поле.

Рухнул на колени в пожухлую траву.

Поднял глаза к небу. До боли, до хруста снова сжал кулаки. Казалось, взгляд его искал что-то – просвет, чистое окошко, свободное от туч…

Напрасно. Небо оставалось хмурым.

Вдали загрохотало. Упала пара одиноких капель – прямо на лицо.

…Когда он шел обратно, вместе с дождём на землю упало несколько алых капель.

Маленькие полумесяцы – следы от ногтей на коже ладоней, загрубевшей от привычки к мечу, набухли красным.

Бывает.

…К тому времени постоялый двор уже уснул, а рубленники убрели на ночлег в деревню.

За двести пятьдесят семь лет до Угры

…Всю ночь путнику снились тумены, идущие на запад.

Снились и застывшие у мелкой речушки две непохожие армии. Кожа и медные заклепки монголов; тяжелые кольчуги и щиты русских. Ровная легкая лава Орды – и тяжеловооруженные, одоспешенные дружины, сражавшиеся каждая по отдельности. Такую ухватку заезжий немец назвал бы рыцарской.

Что может противопоставить тяжелой коннице воинство с легкими луками, где даже не у каждого был клинок – одни стрелы на все про все?

Поначалу, однако, казалось – страшны монголы. Когда надвинулась бессчетная лава, и под градом стрел дрогнули половцы, руша строй. Но поднялись щиты, сверкнули мечи – и дружины ринулись вперёд.

И монголы, непобедимые ордынцы – споткнулись и побежали. Русские ринулись вдогон как были, в сломанном строю: закрепить успех, ударить так, чтобы и вспоминать потом боялись.

Сначала все шло хорошо.

А потом монголы повернули обратно. И оказались они вовсе не такими битыми, как думалось, да и подкрепления к ним подошли изрядные.

Воины не успели сомкнуть ряды, спрыгнуть с коней, образовать спасительную стену щитов – а под прикрытием стрел в прорехи уже неслись нукеры с острыми саблями.

Любимый прием монголов – создать видимость отступления и ударить вновь по растянувшемуся в погоне врагу, держа его под градом стрел, которые умелые лучники могли пускать до десятка в минуту и против хода коня: пусть не слишком метко, но если ты стреляешь по войску и ты один из тысяч – этого более чем достаточно, главное, пускать стрелы часто и в сторону противника.

…В тот день пошатнулась европейская традиция военного искусства на Руси. Впрочем, погибло и многое куда более значительное, так что воинские привычки – тем более, не работавшие против нового врага, – были последним, о чем следовало переживать.

Хуже всего пришлось тем, кто остался в приречном лагере. Монголы пообещали в случае сдачи не лить кровь пленных – и действительно сдержали слово. Капли не упало на землю.

Несчастных бросили под пиршественный помост живьем, и праздновали победу под треск ломающихся костей и крики умирающих.

…Впрочем, не только русские в тот день погибали.

В тяжелом, горячечном сне видел путник удаляющуюся пешком от поля боя хромающую фигуру. Воин опирался на взятый с боя чуть кривой меч в простых ножнах, который казался чем-то неуловимо знакомым.