Ольга Елисеева - Огненный рубеж [сборник litres]

Нет, он прекрасно понимал: когда дойдет до драки, в ворота крепости, где он застрял, татары непременно постучатся.

Не было сомнений: могут и дойдут, стирая в пыль все попытки сопротивления. Слишком уж неравны силы.

Но помирать хотелось с толком, так, чтобы гибель помогла спасти от адского сонмища хоть что-то…

…Скрипнуло открываемое снаружи окошко. Будто облачко мрака влетело внутрь. Иван еще не сообразил, к мечу тянуться или крест творить, как услышал:

– Здрав будь, Тетеря. У тебя на восточной стене караульный валяется, – меланхолично сообщил Рыбник. – Думаю, тебе полезно знать.

– Тьфу, нечистый, – выругался Иван. – Помяни черта… Хоть живой, караульный-то?

– Что ему сделается, башке дубовой, – сказал Савва. – Впрочем, не проверял. Мне без надобности. Ты выяснил, что велено?

Пока Тетеря пожирал его ненавидящим взглядом, Савва будто спохватился. Перекрестился на иконы в красном углу, продолжил тихим голосом:

– Сейчас ты прикидываешь, не забить ли тревогу. Или, может, просто взять саблю и попытать счастья самому. Будь добр, оставь это, пока я не обеспокоился. Беспокойство мое обычно дорого обходится и окружающим, и моей совести. А если тебе вдруг повезет – знаешь, не я один могу отослать некую грамотку в Москву. Спаси Бог.

Иван вздохнул. Протянул:

– Нечистый меня дернул…

– Не дури себе голову, – окоротил его Савва. – Никто тебя не заставлял продавать на сторону казенную ткань. Все сам. Сам и отвечаешь.

– Тот человек жив, – выдавил Тетеря. – Как ни странно. Я сам удивился. Видели его в войске Ивана Молодого. Извини, отряд узнать не удалось.

– Хорошо. Второй вопрос?

– Наши стоят на берегу, татары щупают, пытаются прорвать. Жарче всего у большого брода, что на Залидовских лугах. Он – самый подходящий, так что наши собрали у него основные силы. Даже пушки притащили. Там же – ставка. Иван Молодой считает: ежели его отстоим, берег удержим. А вот великий князь, похоже, не столь уверен.

– Это всё? – уточнил Савва.

– Всё.

Рыбник кивнул и двинулся к окну.

Тетеря выдохнул резко, будто с воздухом из него выходили силы. Выдавил на последних остатках гордости с какой-то безумной надеждой:

– Ты же не используешь эти сведения во вред Москве?

– Поздно спохватился, – оглянулся Савва. – Могу побожиться. Вот только поверишь ли ты моим клятвам?

– Твоим – нет, – кивнул Тетеря как-то сокрушенно. Писать в столицу уже не хотелось, и помирать с толком – тоже. Хотелось просто – помереть.

Тот, кто называл себя Рыбником, пожал плечами и выбрался в окно.

…До постоялого двора Савва добрался без приключений. Перед сном долго сидел он в темноте, глядя на вынутый из ножен тонкий полумесяц подсаадачного ножа. Ему казалось – нож жил своей жизнью, болел, мучился. Нож как будто звал.

Прогнать злой соблазн удалось не сразу.

Ночью ему спалось плохо. Сначала привиделся привычный уже, знакомый кошмар.

Вставали перед глазами узкий проход между камнями, огни костров и кровь, фигуры в цветах Москвы, Новгорода и Литвы, какие-то корабли, на которые спешно грузились отступающие, горячка боя.

Еще – заваленный трупами берег, где он никогда не был.

Все тонуло в багровом тумане, а в небе тускло горел алый месяц.

Савва рычал во сне.

…Потом кошмар будто отступил, сменившись чуть более спокойным, но все же горячечным, навеянным, очевидно, разговорами с гусляром видением.

Снилось пожарище и вонь горелой плоти… Звучал в голове размеренный голос, четко произносящий: «Знают на Руси трех царей…».

За девяносто восемь лет до Угры

…Знают на Руси трёх царей. Во-первых, царь константинопольский. Царь из града царей. Во-вторых, царь немецкий, из империи Римской, латинянами цесарем именуемый.

В-третьих, наш, ордынский.

Дмитрия Ивановича Донского никто не назвал бы царём. Никогда это его не заботило и не раздражало – до сего момента.

Он шел по покрытой серым пеплом земле, что когда-то звалась улицей, и смотрел на черный пустырь на месте посада, обгорелые стены кремля; на трудящиеся тут и там похоронные команды – им предстояло много работы.

По самым скромным подсчетам, горожан погибло до половины. Москва выгорела. Будто девицу в разоренном городе, взяли её силой, осквернили, побили и бросили помирать.

Не в первый раз. Возможно, не в последний.

Приказ выслать погоню уже был отдан – и воины с перекошенными, застывшими от ярости и боли лицами седлали коней, вели последние приготовления.

Все понимали, что это тщетно. Ищи ветра в поле, а татарина в степи… Даже если и найдешь – не обрадуешься. Великую силу царь обрушил на впавших в немилость.

Татары пришли, как захотели, и уйдут по собственной воле. Бешеная скачка, а быть может, и рубка могли лишь чуть остудить горячие сердца. Да и этого, если вдуматься, не могли.

То и дело князь ловил на себе взгляды – пристальные, осуждающие, в лучшем случае – непонимающие.

Грустно улыбнувшись неведомо чему, остановился он на развалинах большого терема.

Мысли его витали не здесь и не в сём часе. Очами души видел он Куликово поле, и бьющихся Пересвета с Челубеем, и два войска. Узри их те, что бились некогда при Калке, – решили бы: татары с татарами воюют. В далеком прошлом остались тяжелые доспехи и дружинная тактика. Легкая конница с луками, в одинаковых тегиляях и коже, в стальных шлемах и с луками – и даже лица противников были схожи неотличимо.

И всё же там была вся Русь истинная, православная, и стояла она под его хоругвями.

Под его!..

Он горько засмеялся.

– Смотри, Вася, – сказал он тихо шедшему чуть позади, чтобы не мешать отцовским мыслям, наследнику. – Смотри внимательно и запоминай. Радуйся. Вот она, царская награда. Милость великая!

Василий удивленно воззрился на отца. Или ум за разум зашел? От такого и впрямь помутиться можно.

– Не понимаешь. Никто не понимает. Они скажут – Дмитрий никогда не спорил с нынешним царём… А когда царь пришел убивать – отсиделся в кустах. Москву защищал литвин Остей.

– Заткнем!..

– Молчи и не перебивай, сынок. Потому что в чем-то они правы. Они не видят того, что видит царь. Что вижу я. Когда в Орде начались нестроения, мы глотнули воли. Ухватили ее в горсти, сколько могли, – и не удержали, да и не могли удержать. Но что-то мы всё же сделали. На Куликовом поле мы побили не врага нынешнего царя Мамая. Мы побили татар.

– Господ?

– Так, да не совсем.

Князь присел. Разметал пепел и подобрал лежащий на земле клинок. Деревянные ножны сгорели, их металлическое устье и проволока из оплётки рукояти расплавились от жара, образовав причудливые наросты…

Сам меч не пощадили ни огонь, ни время. Когда-то прекрасный, чудесной работы чуть кривой клинок с заточкой по обеим сторонам был стар и, видимо, давно служил украшением стены, а может, и семейной реликвией.