Ольга Елисеева - Огненный рубеж [сборник litres]

– Алга-а!.. [18] Боевой клич у многих тюркских народов в эпоху Средневековья. – дружно грянуло над рекой. Вода вокруг Димитрия буквально вскипела, его лошадь, поддавшись общему порыву, также устремилась вперед по мелководью.

«А ведь меня сейчас убьют!..» – пришла в голову простая мысль. Димитрию стало обидно: погибнуть в свалке от руки или стрелы сородича, буквально в шаге от самого важного поступка в жизни?.. «Нет, я должен предупредить об Опакове!.. Я не имею права умереть сейчас…»

Он изо всех сил натянул повод, останавливая бег коня. Мимо неслись и неслись размытые туманом тени всадников, изредка прилетали краснохвостые стрелы, но на том берегу уже завязалась кровавая сеча – оттуда теперь плыл тяжёлый вой пополам с лязгом, ржаньем и отдельными отчаянными криками.

Димитрий понимал, что медлить, оставаясь у реки, нельзя. Но идти вперед – значит оказаться в гуще битвы и почти наверняка погибнуть. А вернуться в лагерь – быть обвинённым в трусости, если не предательстве, и тоже, скорее всего, умереть позорной смертью на колу.

И тут со стороны невидимого в тумане поля боя метнулись желто-красные сполохи, а следом донесся раскатистый грохот. Кыпчаки отчаянно взвыли, и это был уже не боевой клич, а вопль ужаса. Вернувшиеся звуки сечи стали быстро приближаться к реке, и вот Димитрий увидел в редеющем молоке мчавшихся обратно всадников на лохматых лошадках.

Снова вскипела вода тихой Угры от множества ног и копыт. Димитрию даже не пришлось ничего спрашивать. Первый же кыпчак, вылетевший из реки прямо на него, закричал:

– Коткару! Шайтан үзе безгә төште!.. [19] Спасайся! Сам шайтан напал на нас!.. (татар.)

Русичи, однако, не погнались за кыпчаками. Так что в лагерь вернулись не обезумевшие от ужаса люди, а понурые и злые воины, прекрасно понимающие, что их ждет. И расплата не замедлила явиться в виде разгневанного хана и его свиты.

– Жалкие трусы! Бесхвостые псы!.. Я скормлю ваши головы стервятникам!.. Вы посрамили имя непобедимого великого хана Ахмата!.. Вам нет прощения и пощады!..

Он долго орал, плевался и взывал, хлестал плетью по согбенным спинам сотников, пинал кого-то по голове, даже попытался вытащить саблю и зарубить одного, но бдительный Талгат успел перехватить ханскую руку.

– О мудрый Газман, остановись!.. Не стоит осквернять оружие твоих предков кровью труса и предателя. Дозволь, я сам займусь его наказанием?

Красный от злости Газман несколько мгновений в упор смотрел на советника, потом с лязгом вогнал саблю обратно в ножны и презрительно бросил:

– Забирай!.. Хочу, чтоб к полудню его голова на копье торчала у моей палатки!.. И ещё. Приказываю казнить каждого десятого из бежавших сотен… нет! Отрезать им уши и принести мне!..

Хан удалился, а Талгат скомандовал своим нукерам:

– Связать и посадить в круг! [20] У некоторых тюркских народов преступников, связанных по рукам и ногам, высаживали кругом, чтобы остальные члены клана, рода могли смотреть на них, плевать или бросать камнями в качестве порицания.

Он порыскал глазами, увидел Димитрия и жестом подозвал к себе.

– Ну, говори, урус: как получилось, что твои сородичи ждали нас на том берегу? Как ты сумел их предупредить?

Димитрий оторопело воззрился на него. О таком повороте он не подумал! Надо было выкручиваться, иначе отрезанными ушами ему не отделаться. Он опустился на колено, обнажил голову и произнёс:

– Уважаемый Талгат, ничего подобного я не совершал!.. Я дал клятву верности самому великому хану Ахмату. Я спас жизнь Тимуру Многомудрому!..

– Ты ходил в ночной дозор накануне!..

– Да. Я был в дозоре по велению хана Газмана… Но я не переходил реку. Мы вместе с моим помощником Куяном всю ночь стерегли брод!..

Талгат с сомнением пожевал длинный ус, повернулся к стоявшему рядом нукеру.

– Приведи сюда Куяна!

– Невозможно, уважаемый Талгат, – почтительно отозвался тот. – Юный Куян сейчас лежит у костра, как и многие другие славные воины. [21] У некоторых тюркских народов тяжелораненных в бою воинов приносили в стан и укладывали возле специального костра. Считалось, что огонь, разожженный шаманом, очищает и исцеляет раны.

Талгат молча направился к костру, махнув остальным следовать за ним. Кострище на дальнем краю лагеря горело ровным желтым конусом – безветрие, наступившее прошлой ночью, продолжало держаться, словно и впрямь наведенное шаманом. Вокруг костра по кругу в несколько рядов лежали-сидели исполосованные, изрубленные, с торчавшими обломками стрел, безучастные ко всему молодые и старые воины. Между ними бродил, присаживаясь и что-то бормоча, похожий на прошлогоднюю луковицу, старый шаман Бурех в сопровождении тощего ученика, таскавшего за ним жаровню с тлевшими травами и мех с аракой.

Куян лежал навзничь на самом краю круга и часто, со свистом дышал. Из правой половины груди его торчал обломок стрелы. Мальчишка задыхался, кожа на лице уже подернулась серым – явный признак скорой смерти. Димитрию откровенно стало жаль его, но он уже ничем не мог ему помочь, в отличие от самого Куяна.

Талгат склонился над раненым.

– Ты слышишь меня, воин?

Мальчишка приоткрыл глубоко запавшие глаза, с трудом посмотрел на Талгата, потом на стоявшего рядом Димитрия и попытался улыбнуться. Вышло криво.

– Здравствуй, абый… – слабо прошептал он. – Думал, ты уже не придёшь…

Талгат покосился на Димитрия, нахмурился.

– Куян, ты должен мне сказать правду: вчера в дозоре твой… унлык Дамир никуда не отлучался?

Раненый медленно покачал головой и просипел:

– Мы с абыем Дамиром всю ночь сидели на берегу, не сомкнув глаз…

Талгат выпрямился, задумчиво подергал себя за ус и махнул рукой.

– Свободен, урус. Готовься: на закате пойдешь снова в дозор к реке. Только теперь твоим унлыком будет Юртыш… – Он кивнул на здоровенного кыпчака, неотступно, как тень, везде ходившего за Талгатом.

Весь день от реки доносились крики, брань и топот копыт – это самые отчаянные, обозленные неудачной атакой, перестреливались с русскими лучниками. Как понял Димитрий из обрывков разговоров, вчерашнее поражение из-за применения русичами необычного оружия – «огневого боя» – нынче дополнилось неприятной подробностью: русские луки оказались дальнобойнее и точнее кыпчакских, так что урон был не в пользу степняков. И это злило их ещё больше.

По здравому размышлению, хану Газману после столь неудачной схватки следовало убраться от реки обратно в степь, но он не мог этого сделать из-за повеления Ахмат-хана. Наоборот, кыпчаки должны были делать вид, что именно здесь орда намеревается перейти рубеж Московского государства. По приказу Газмана в лагере разожгли много костров, чтобы казалось, будто здесь стоит огромное войско. А небольшие отряды то и дело носились вдоль берега на виду у русских дозорных.