Ольга Елисеева - Огненный рубеж [сборник litres]

Тридцатого сентября, в лето шесть тысячь девятьсот восемьдесят восьмое от сотворения мира, от Рождества же Христова тысяча четыреста восьмидесятое, собралась на Посаде толпа, неведомо чего ожидающая, помимо скорого прихода татар. То ли конца света, то ли чуда избавительного, то ли потехи какой. День выдался не по-осеннему жаркий, народ расстегнул ворота.

…Никто из посадских не знал его в лицо, да и откуда бы, а все вместе – почуяли ледяное дыхание власти и силы, исходящее от одинокого всадника. Конник был до такой степени погружен в себя, что не сразу расслышал возглас толпы: «Государь наш»! – а расслышав, остановил коня и уставился на людей в недоумении.

– Пропустить, – негромко бросил он в пространство, как человек, который не представляет себе, что его слову могут не подчиниться, и, не дожидаясь исполнения, тронул поводья. Толпа же, отпрянув, уходить не собиралась и замерла. Великий князь московский Иван Васильевич остановился и на сей раз посмотрел на людей вдумчиво. Сопровождающий отряд остался далеко за спиной. Немудрено. Великий князь московский гнал коня с бешеной скоростью, будто не в вотчину свою возвращался из Коломны, а летел на крыльях страха, спасаясь от старинного злодея, от дядьки своего Димитрия Шемяки. Где ж отряду за ним угнаться? Водить войско, держать совет, беречь себя от напрасной смерти, таить опаску и гнев в глубине глаз – все это дело княжеское, господское. Сечься-резаться с врагом, пахать, рубить лес, строить дома, ладить дороги – это дело холопское. Неси свой крест покорно, княже… А поменяться местами со своими холопами? Согласился бы? Нет? Что Бог дал, то и дал…

Дядя, тот искал его смерти давно. И как он спасся тогда, малец, со своим братом Юрием, кто разберет?!

– Пропустить, – повторил государь, но теперь иначе: голос его стал мягче, а взгляд – острее. На что толпа откликнулась – притихла, но все же не отступила.

Толпа слепа и покорна. И если она не покоряется твоему слову – ищи в ней супротивника, зачинщика. Ищи измену. Найди татя и отдели от невиновных, а потом покарай без жалости.

– Челом бьем, не погуби, не выдай басурманам! – крикнул расхристанный мужик с щербиной в зубах. Глаза черные, вихры торчмя торчат. Рожа разбойничья, не иначе, нож за голенищем.

– Веру православную защити! – подхватил благообразный старик с седой окладистой бородой, невесть как затесавшийся в толпу.

– Деток малых пожалей! – запричитали бабы в цветастых платках. Те стояли да любопытствовали поодаль.

– Спаси рабов твоих! – хором изрек народ, и крик этот эхом подхватила стая ворон, понесла над землей русской, бескрайней, неприкаянной, притихшей… Ожидающей решения своей участи.

Смотрели кротко, но проехать было нельзя. Узкая улочка не давала развернуть коня, а народ все больше и больше теснил государя. И от толчков, от смутной тревоги, от пережитого накануне напряжения князь ссутулился, потерял величавость и стал как будто одним из своих слуг, испуганных, уставших, отчаявшихся.

Еще немного и слезные причитания сменятся злыми воплями, а там… А там зачинщики сего позорища выйдут из тени. И что тогда? Пленение? Смена власти? Иван почти не сомневался: кто-то собрал и взвинтил народ, неспроста собралась толпа. И, как всегда в минуту опасности, всплыло воспоминание, чужое, но вошедшее в кровь и плоть. Нож метит в глаза, но попутно кромсает лоб, нос, щеки – потом все это превратится в безобразные шрамы, но сейчас несчастная жертва, распростертая на ковре, не думает о будущем. Она вообще больше не думает ни о чем. Боль. Какая она? Короткая, как последний вздох, или бесконечная, как адская мука? Иван тщился и не мог себе представить. Но никогда не спрашивал об этом отца – великого князя Василия по прозвищу Темный или Слепой, которого ослепил его собственный сродник – претендент на московское княжение Димитрий Шемяка. А до этого осудил Василия на лютую расправу простой люд. Тот же самый народ, который ныне окружил князя со всех сторон, который все прибывал и прибывал. Людское море плескалось у самого стремени. Добрые горожане? Все из простых, глаза на мокром месте, рты раззявлены. Не похоже на западню. Но рядом, за их спинами, – другие: чернь, оборванцы, кликуши… Бродячий люд. Среди них наверняка много пришлых, тех, кого суровый княжий приказ выгнал из славного некогда, а теперь униженного Господина Великого Новгорода и перегнал под стены Москвы. Вот уж чья злоба полыхнет со страшной силой.

– Чего ждать-то нам, великий государь? – выкрикнул пронзительный женский голос. – Пожжет-попалит нас татарва али откупимся?

И гомонящая толпа замолчала. Выжидающе. Не испуганно. Настороженно и даже, как показалось князю, с затаенной радостью.

«Отвечать нельзя, – понимал он. – Любой ответ смутьяны примут за слабость. А уж если сказать правду, не поймут…» Размышления князя московского о происходящем носили иногда столь странный характер, что он не мог объяснить и ближайшим своим помощникам всех связей, которые определяли его политику: каким образом покорение Новгорода связано с политическим курсом хана крымского Менгли-Гирея, к примеру? Или почему он всячески препятствует брачным планам своих младших братьев? Или зачем на Руси Святой привечаются иностранцы? «Правда не для всех», – вновь и вновь убеждался государь московский, сначала с горечью, потом со смирением, а теперь он даже рад был тому, что все ключевые решения принимал единовластно. Выходило… нет, не проще, но быстрее…

– Ты, – веско, но негромко сказал князь чернобородому мужику с щербиной вместо переднего зуба, тому, что кричал громче всех, – чей будешь?

Мужик смотрел нахально, но на прямой вопрос ответил почтительно:

– Ефрем, сын Петров, а по прозвищу Волчий Клык. Женского шапочного ряда торговый человек.

– Подходящее прозвище, – кивнул князь. – Проведешь меня до Кремля, пожалую нескудно – в обиде не будешь.

Сказал и – внутренне замер. Угадал? Не угадал? Этот вожак? Или случайно под княжую руку подвернулся?

Мужик завертел головой, но с места не сдвинулся.

– В узилище хочешь? – поинтересовался князь.

– Не прогневайся, великий государь, знать хочу, что ждет нас… что землю Русскую ждет?

– Враг наш Ахмат-хан пошел на нас войной, – ответил московский князь медленно и негромко, как бы одному вопрошающему, но так, чтобы слышали все. – Идет со своими сыновьями и ведет с собой бесчисленное множество татар, чтобы Москву пожечь огнем, баб взять в полон, а детей предать лютой смерти. Летом хан с ордой стоял в верховье Дона, потом двинулся в сторону Калуги. Ищет перейти через левый приток Оки – Угру.

Князь сделал паузу и бросил взгляд на людское море. Поняли или нет, о чем он сейчас сказал? Народ внимал, разинув рты: диковина. Не каждый день великий князь московский ответ перед чернью держит.