Александр Чернов - Противостояние [litres]

– Час! – быстро ввернул Балк.

– Хорошо. Ржевский, отпустите Бурноса, а сами заступайте на пост. Приказ прежний.

– Кстати, он мне сегодня жизнь спас… – задумчиво произнес Михаил и скрипнул зубами, устраивая больную ногу поудобнее. – Когда мы к нашим окопам ковыляли, я случайно наступил столь профессионально простреленной вами ногой на одного из тех японцев, что нам пулеметы утром взорвали. Их там было двое, и как они умудрились так спрятаться в траве, что по ним целый полк пробежал, а их никто не заметил – не знаю. Тот, о которого я споткнулся, был опасно ранен, а вот второй был жив и весьма проворен… Но против Бурноса – как вы выражаетесь, «без шансов»… Ладно, давайте о главном. Что ожидает Россию такого неприятного, что вам меня пришлось спасать, прострелив мою же ногу, товарищ капитан?

– Много крови и грязи, товарищ великий… И сколько можно меня называть капитаном? Лейтенант я пока, хоть и с окладом капитан-лейтенанта.

– С сегодняшнего дня уже нет, Василий. Я урегулировал этот момент с братом, теперь вы капитан по адмиралтейству и вам официально поручено формирование первых двух рот морской пехоты. Формально, с прямым подчинением Макарову. С чем и поздравляю. Правда, боюсь, недоброжелателей под шпицем и у вас, и у Степана Осиповича от этого многовато появится. Две недели подряд они упорно пытались не дать силу представлению Макарова, а Никки убедить отказать ему в столь «немыслимой просьбе». Но он перечислил все, что вы в этой войне уже сделали, и спросил, а мыслимо ли это для одного человека? Да и Алексеев нас поддержал, так что господа «законники» из Морского министерства и ГМШ капитулировали в итоге.

И, кстати, брат с пониманием отнесся к нашей идее о внесении изменений в систему чинопроизводства в обстоятельствах военного времени. Ценз и выслуга – это, конечно, важно, но у войны свой выбор… Короче, хотел я вас вечером, при стечении всего товарищества поздравить, но, очевидно, не судьба. Ну, да и ладно, вернемся к нашим российским баранам. Какие еще великие потрясения ждут Россию, кроме Великой войны, о которой вы мне уже рассказывали?

Через час облегчивший свою душу Балк, что-то легкомысленно насвистывая, уступил наследника докторам. Как он и предполагал, ротмистра за это время и след простыл, тот ускакал в Артур «доложить о бое и героизме великого князя Михаила генералу Фоку и похлопотать о присылке дополнительного подкрепления». Ну, насчет подкрепления… с паршивой овцы – хоть шерсти клок. Может быть, с перепугу Фока или Стесселя и уговорит прислать. Хотя в обещанную Петровичем и Вадиком дивизию, которую они в последней шифровке грозились подвезти морем прямо в Дальний через два-три месяца, верится больше.

Кстати, Вадику самое время напомнить о необходимости назначения на перешеек Кондратенко, а то по этому пункту уже третью неделю от него тишина. В отсутствие ТВКМа эти умники – Фок и Стессель – мало того что не снимут с крепости всех, кого можно перебросить на перешеек, они могут ведь Третьякова и меня в конец достать. Не дай бог, не удержусь. Что сойдет с рук Михаилу, вряд ли спустят мне.

А теперь надо найти Бурноса и уточнить, куда тот дел раненого японца, интересно было бы пообщаться с кем-то, столь похожим на голливудского ниндзя.

«Опс!.. Вот Сашенька мой и нашелся», – повернулся Балк в сторону ставшего уже столь привычным взрыва ругани с характерным белорусским акцентом. Он даже успел заметить отлетающее в сторону с криком «Why?» высокое тело в светлой куртке. Интересно, и чем же Бурносу не угодил «мириканский» корреспондент?

– Бурнос, отставить! – остановил Балк приближавшегося к лежащему американцу со сжатыми кулаками солдата. – А ну, быстро доложить по форме, что у тебя опять стряслось?

– Да шта же эта такое, таварищу Балк?! – с искренним возмущением начал Бурнос. – И так сегодня, пока усе дралися, мане пришлось вытаскивать таварища Михаила, всего-то паре узкоглазых и довелось приложить! Так тут еще эта скатина мириканская меня по матери лаять будет. Да еще с таким выражением морды, будто мне медаль вручает, а я, значит, терпи?

– Джек, – на английском спросил у пытающегося подняться с земли американца Балк, – что вы сказали этому солдату?

– Я был настолько восхищен тем, что он не только привел с поля раненого kniazia Mikhaila, но и по дороге отбил нападение двух японцев, да еще и притащил одного из них в русские окопы… В общем, я ему сказал «умрем за царя»!

– Бурнос, Александр… Неужели для тебя «We will die for the Tsahr» похоже на «послал по матери»? – удивленно спросил у белоруса ничего не понимающий Балк.

– Никак не похоже. А вот на *б твою мать очення даже похоже було.

– Yes, yes, exactly – «ijeb tvojiu mat», – старательно по буквам выговорил Джек Лондон, которому удалось, наконец, встать на ноги.

– У… Опять начинает, зараза, – недобро нахмурившись, двинулся в сторону опасливо сжавшегося, но вставшего, однако, в боксерскую стойку, американца Бурнос.

– Джек, какой идиот вам сказал, что это означает «умрем за царя»? – спросил, быстро втискиваясь между драчунами и разводя их в стороны, Балк.

– Это Ржевский, – раздалось всхлипывание от пня, прислонившись к которому сидел, закрыв глаза здоровой рукой, Ветлицкий.

– Yes, yes, лейтенант Ржевский, – подтвердил Лондон, – я у него еще две недели назад это выяснил. Тогда отбивали очередную атаку японцев. Они, когда бегут в атаку, кричат «Тенно хейко банзай», ну это я и сам знаю – «да здравствует император». А вот что означало «ijeb tvojiu mat», с этим криком пулеметный расчет выкосил японскую роту, это мне уже Ржевский перевел: «умрем за царя!» Мистер Балк, ну почему вы смеетесь?

– Джек, умоляю, идите к Ржевскому, он сейчас у санитарного вагона, – корчась от смеха, выговорил Балк, – и расскажите ему, до чего вас довела его интерпретация древнего русского боевого клича.

– Бурнос, – уже на русском обратился к солдату Балк, – Саша, будь ласка, проводи мистера американца к Ржевскому, он тебе все объяснит. И больше не стоит Джека бить, он и правда ни в чем не виноват. Лучше извинитесь перед ним вместе с поручиком, клоуны. «Умрем за царя», мать вашу…

– Теперь что касается вас, – Балк повернулся к Ветлицкому. – Я понимаю, рана в плечо – это больно, а на груди наверняка еще хуже, кстати, что там? Но плакать при подчиненных…

– Василий Александрович, да я не плачу, я смеюсь, – оторвал, наконец, руку от лица поручик, – но простите, я не мог удержаться, это было действительно смешно! Да если бы вы только видели лицо Джека, когда он, положив руку Бурносу на плечо… Одухотворенная возвышенность во взоре… И вдруг все это улетает после удара вверх тормашками! А больно мне, только когда я смеюсь! Что до груди – слава богу, я не дама. Как вы учили: когда меня пырнули штыком, провернулся уходя с линии укола и попробовал отвести арисаку предплечьем. Но немного не успел, маузер помешал, его как раз заклинило, а наган выхватить уже времени не было… Хотя без вашей науки мне бы не грудную мышцу пропороли, а сердце, так что спасибо!