Виктор Тюрин - 1918 год: Расстрелянное лето [litres]

– Спасибо за беспокойство, Василий Иванович. Оно говорит, что вы не только великодушный, но и чуткий человек. Так вот, я не сама договаривалась с тюремным начальством. Я его даже в глаза не видела, потому что с ним говорил мой дальний родственник. Саша Мишинский. До последнего времени он был адвокатом, а теперь стал не нужен. Вы же знаете, что у большевиков все просто делается. Назвали классовым врагом, и пошел прочь! Каким-то образом Саша сошелся с тюремным начальством и стал оказывать помощь людям в освобождении их родственников. Большевик, с которым он работает, как он говорит, падок на деньги и прочие жизненные удовольствия.

– А вы прямо так и поверили вашему Мишинскому?

– Нет! Сразу не поверила, а только тогда, он свел меня с человеком, который мне хорошо знаком и в честности которого не сомневаюсь. Ему в свое время Саша помог выбраться из тюрьмы.

«Третий вариант. Дай бог!»

– В таком случае рад за вас, Екатерина Михайловна. Я пойду.

– Мы не можем так расстаться. Никогда себе не прощу, если мы с вами так расстанемся, поэтому обязательно хочу вас познакомить со своими близкими! Отказа не приму! Вы сколько еще в Москве собираетесь пробыть?

– Несколько дней, может неделю. Надо билеты еще достать.

– Ой, как хорошо! – обрадовалась Катя. – Мы тоже не собираемся здесь задерживаться. У тетушки есть старый знакомый – старший агент пароходства «Самолет». Может, вы тоже с нами? На пароходе.

– Интересное предложение. Надо подумать.

– Тогда я жду вас завтра вечером. Точное время, к сожалению, не могу сказать… Приходите, скажем… к семи-восьми часам.

Мысль об отъезде пароходом заинтересовала меня больше, чем встреча с ее родными. Да и ехать в скученной толпе, окутанной смесью нестираных портянок, ядреного пота и вонючей махорки, у меня не было ни малейшего желания.

– Все же будьте крайне осторожны, Екатерина Михайловна, а теперь разрешите мне откланяться.

От этого разговора у меня остался нехороший осадок. Слишком все легко и просто получалось у Кати. Чувство опасности, выйдя из обычного режима, встрепенулось и подняло голову. В той жизни, находясь на задании, я превращался в хладнокровного, предельно осторожного и расчетливого человека, который никому не верил и ничего не оставлял на волю случая.

«В этом времени не все так однозначно, но предельная осторожность в сложившейся ситуации явно не помешает», – подумал я, как только узнал, что Екатерина Долматова связалась с большевиками.

Дело было довольно опасное и грязное, к которому, без всякой задней мысли, она только что пристегнула меня. Чекисты не будут разбираться, и если перефразировать слова молодой женщины, то в исходном варианте это будет звучать так: раз ты классовый враг, то становись к стенке.

«Если идет слежка, то она начнется прямо сейчас, после контакта с отслеживаемым объектом. Значит, прямо сейчас начнем проверяться».

Наблюдения за собой я сразу не заметил, но это не значит, что меня не ведут. Именно поэтому я решил пойти пешком, так как в этом случае есть намного больше возможностей вычислить потенциальных преследователей. Свернув за первый попавшийся угол, я пошел по небольшой извилистой улочке, которая привела меня к церкви и небольшой площади перед ней. Прохожих было совсем немного, а возле самой церкви били поклоны две богомольные старушки, да несколько нищих сидели на ступенях. Склонив голову, трижды перекрестился, резко повернулся, скосил глаза, но ничего не заметив, снова повернул и пошел вдоль двухэтажных домов. Стоило мне увидеть, как двое пролетариев, намазав стену клеем, прилепили к ней плакат с жирным капиталистом, сидящим на куче зерна и тянущим свои руки к шее рабочего и крестьянина, грозя задушить их голодом, остановился, делая вид, что заинтересовался. Спустя минуту, ничего не обнаружив, пошел дальше, при этом появилась мысль, что у меня просто разыгрался приступ шпиономании. Дойдя до перекрестка, наткнулся на небольшую толпу людей, которые столпились около афишной тумбы, обсуждая что-то и комментируя. Я уже знал, если собралась толпа, значит, висит новое воззвание Совета народных комиссаров. На большом сером листе бумаги по обыкновению были напечатаны грозные слова о внутренних врагах, из-за козней которых голод уже протянул свои костлявые руки к рабочим и крестьянам. Далее по тексту следовали обещания, что это ненадолго, так как скоро соберется красная рать и обрубит эти руки по самые плечи. Люди подходили, читали, отходили. Одни пробегали глазами, плевались, другие громко грозили капиталистам и белогвардейцам, но при этом среди них не было равнодушных людей.

– А ну разойдись, братва! Глянем, Степа, что тут пишут! – неожиданно раздался чей-то громкий и уверенный голос.

Старичок-интеллигент, стоявший рядом со мной, получил толчок в плечо и упал бы, если бы я его не поддержал. Бросил косой взгляд на новых любителей новостей. В шаге от меня стояли два крепких матросика, у которых на бескозырках золотыми буквами было начертано «Севастополь». Судя по тому, что на поясе и у одного и другого было оружие в кобуре, они входили в какой-то большевистский военный отряд. Пока один из матросов начал читать, шевеля губами, декрет, второй стал нагло рассматривать стоящих рядом людей. Если одни просто отводили взгляд, то другие люди разворачивались и уходили, не желая нарываться на неприятности. Матросы были примерно одного возраста, лет около тридцати, но тот, что на меня вытаращился, был чуть пониже своего приятеля и более коренастый, «крепкий в кости», как в народе говорится. Короткая стрижка. Естественно, что когда мы встретились глазами, мой взгляд ему не понравился. Есть такая наглая порода людей, которые считают, если перед ними не прячут глаза, то это они считают за вызов. Он усмехнулся и толкнул локтем своего приятеля:

– Слышь, Петь.

– Чего тебе? – оторвался тот от чтения.

– Ты глянь, Петя, этот гад на меня вылупился! Может, ты контра белогвардейская? Документ кажи, живо! – и матрос шагнул ко мне.

– Ты сам-то кто, чмо в бескозырке?

– Как ты меня назвал, падла?! Ах ты, сука! – теперь в нем уже бушевала настоящая ярость.

– Степа, погоди! – остановил его товарищ. – Предъявите документ, гражданин!

– Вы сами-то кто? – снова спокойно, даже лениво спросил я второго матроса. – У вас самих документы есть?

– Они нам без надобности. Мы моряки революционного происхождения! А вот ты, белогвардейская крыса, мне виден насквозь! Таких, как ты, офицериков я еще в семнадцатом топил… – с этими словами Степан схватился за кобуру, а уже в следующую секунду захрипел, багровея, и замер, вскинув руки к горлу. Со сломанной трахеей много не поговоришь. Второму матросу досталась серия из двух ударов, а в завершении третий, по шее у основания черепа. Отчетливый хруст сломанных позвонков свидетельствовал о том, что прием был успешно проведен. Люди, стоявшие вокруг нас, разбежались в мгновение ока, и даже те горожане, которые в это время просто шли по этой стороне улицы, сейчас быстро меняли маршрут, стараясь как можно быстрее оказаться дальше от этого места. Оставив за спиной два трупа, я быстро пересек наискосок улицу под громкие крики людей, не мешавших и только наблюдавших за мной на достаточно большом расстоянии, затем скользнув в узкий переулок, выскочил уже на параллельную улицу. Увидев проезжающий трамвай, резко взял с места, догнал вагон и вскочил на подножку. Обернулся и только теперь, наконец, увидел своего преследователя, бегущего за трамваем. Это был молодой, спортивного сложения, мужчина лет двадцати пяти, русый. Когда мы встретились с ним глазами, пусть даже мимолетно, по его взгляду стало понятно, что он вроде охотничьего пса, который будет идти по следу до его или моей кончины. Трамвай в это время сделал поворот, и стоило ему закрыть меня от преследователя, как я сразу спрыгнул с подножки и вбежал в тень арки, ведущей в какой-то двор, где и затаился.