Иван Ланков - Охотники за туманом

Наверное, еще вчера это был намек на полевое укрепление. Некое подобие окопов, брустверы, укрепленные палками небольшие земляные отвалы. Только вот теперь все это оказалось размыто сильнейшим ливнем.

А еще ветром песок нанесло. Явно оттуда, с юга. Человек присмотрелся. Ну да, точно. Там, на юге, виднелась стиснутая утренним туманом широкая дорога. Почва в той стороне по цвету напоминала даже не Каракумы, а, скорее, нечто вроде красных грунтов эмирата Афганистан. Человек жил в тех краях последние годы своей долгой жизни. Знания, полученные от отчима пригодились в эмиграции, и человек смог сделать неплохую карьеру на военном поприще и даже помогал местным ополченцам воевать с англичанами. Собственно, последнее, что он помнил из той жизни – это блокированный отрядами Надир-хана городок Таль. Помнил неуязвимые английские аэропланы и штурмовые пятерки неистовых гуркхов, и как повстанцы теряли высоту за высотой, как распадалось кольцо блокады, и как такая близкая победа превратилась в поражение.

Человек потряс головой, отгоняя ненужное воспоминание. Так, а что у нас на севере? А на севере у нас ничего хорошего. Зеленая травка, небольшие кустики, редкие сосенки да березки. И, кажется, вон там, на горизонте, движется отряд конных.

Человек посмотрел на солнце. Яркое, теплое, ласковое. Настоящее. Не похоже на ад, если честно. Но у него есть немалый шанс отправиться в ад, если он дождется прибытия конных. Всадники с севера – это плохо. Так-то всадники с юга, востока и запада – это тоже плохо, но их сейчас нет, а северяне – вот они, едут.

Истуканы закончили чистку пищалей и замерли. Укрепление было за пару часов приведено в какой-никакой порядок, окопы и брустверы подравняли, из обрывков шатра сделали две вполне пристойные палатки на шестах, заново сложили очаг из камней. Одежда вычищена и просушена. Правда, сухого пороха не осталось вовсе, да и фитили все насквозь промокли. Холодного оружия нет вообще. Ни сабель, ни штыков, ни топоров. Принимать бой с конными – увы, не в таких условиях. Еще бы часик, чтобы срубить вон то чахлое деревце да сделать рогаток… Но чего нет – того нет. Конные будут здесь уже через полчаса или около того.

— Становись!

Истуканы, закончив облачаться в свои зеленые с красным одежды, встали в строй.

— Вот что, джигиты. Видите тех всадников? Лично я ничего хорошего от них не жду. Так что давайте-ка пойдем все вместе на юг. Подальше от непонятной конницы, поближе к теплу. Ага?

Истуканы отреагировали странно. Дружно кивнули, после чего схватили свои пищали и разбрелись к стрелковым позициям у траншеи с бруствером. Только вот расположились они спиной к всадникам, направив ружья на юг.

Человек попробовал было прикрикнуть на одного из «братьев», но тот дернул щекой и вдруг заговорил:

— Приказ. Защищать от тех, кто придет с юга.

На русском языке заговорил. Не на фарси, как можно было предположить. Не на турецком. И даже не на английском. В такой одежде, белый, да еще и русский? Человек никогда не видел чтобы русские одевались так. На его родине русские ходили в одежде вполне европейского покроя. В отряде его отчима солдаты были одеты в белые гимнастические рубахи и синие штаны. А не вот эти вот зелено-красные то ли халаты, то ли кафтаны…

Всадников трое, плюс телега, в которой тоже кто-то есть. О, а за телегой еще и группа пеших идет. Нет, вообще не вариант. Пока есть запас в пару-тройку километров – лучше попробовать уйти. Тем более вон там утренний туман еще не исчез. Как стоял густой стеной чуть ли не выше деревьев, так и стоит, хотя солнце уже пару часов как припекает.

— Ну как знаешь. Я, пожалуй, не стану дожидаться вон тех джигитов. Последний раз я что-то хорошее от людей с севера видел лет тридцать назад, — ответил человек истукану на русском языке.

Схватил пищаль, берендейку с отсыревшим порохом, пыжами и пулями и быстрым шагом направился на юг.

Странное чувство зашевелилось у него в душе. Он не говорил по-русски уже очень давно. С подросткового возраста. После гибели отчима русский язык стал ему не нужен и всю свою следующую жизнь он говорил по-другому. Все эти три десятка лет войн, походов, торговых операций и – что греха таить? — бандитских налетов он не только разговаривал, но даже и думал на других языках.

Русский остался для него языком детства. Языком того времени, когда все было хорошо, когда он был искренне, по-детски счастлив. Его тогда звали… Нет. Он не будет вспоминать это имя. Его этим именем звали отчим, мать, брат, сестра. Школьные друзья… Все те, кто жили с ним там, в мире беззаботного счастья. Теперь у человека другие имена. Человек уже привык менять их как перчатки. Особенность профессии налетчика и контрабандиста. А то, прошлое имя – оно так и осталось в прошлом.

Может быть, те всадники и не враги вовсе. Но ведь наверняка возникнут вопросы, как в пятерку белых истуканов затесался смуглый азиат. И что им отвечать? А еще… вдруг они заговорят с ним по-русски? К этому человек был не готов. Не сегодня. Не сейчас. Как-нибудь потом. Когда научится владеть этим таким давно забытым и внезапно помолодевшим телом. И будет точно уверен, что не расплачется как девчонка от нахлынувших воспоминаний.

Человек быстрым шагом уходил на юг. Особой скользящей походкой, чтобы оставлять как можно меньше четких следов. Специальный навык памирских басмачей – попробуй-ка догадайся, кто здесь шел и сколько нас тут было.

Андрей Тимофеевич негодовал. Даже не так. Он был в бешенстве.

— А что ж так, братец? Ведь тебе холодно было?

— Да мне было холодно.

— А у костра-то, небось, тепло?

— Да, у костра мне было тепло.

— А когда костер погас – снова холодно стало?

— Да, снова холодно стало.

— Ну? И что надо было сделать в такой ситуации?

Стрелец-картонка стоял перед боярином навытяжку и молчал. Не виновато, не подавлено, и даже не в ожидании, нет. Он просто стоял и ничего не говорил. С таким же выражением лица он мог спать. Или лежать в гробу. Андрей Тимофеевич в сердцах махнул рукой и обернулся к Николаю.

— Вот так вот, любезный приятель. Профукали мы с тобой цельный кристалл воплощения на ровном месте.

Николая что-то неприятно царапнуло. Не «наш человек ушел в неизвестном направлении», а – «потеряли кристалл».

— Если позволите, Андрей Тимофеевич, то люди же уцелели, — начал было Николай, но боярин его перебил:

— Люди? Вот это вот – люди? — взвился боярин. — Человек тут был один. Да какой человек! Появился среди ночи, посреди бушующего шторма, незнамо где, незнамо зачем, посреди тупых картонок. И что? Смастерил шалаши, развел костер, всех наших картонок обогрел, высушил, накормил, довел до ума эти ваши канавы, что вы по недоразумению обозвали ретраншементом. А потом самостоятельно принял решение и ушел! И как ушел? Твой этот хваленый егерь-следопыт говорит – куда-то туда. Понятно ли? По сырой после дождя земле, где следы даже ребенок должен суметь прочесть – и «куда-то туда». Егерь! Следопыт, ну прям будьте любезны! А? Каково?