Дикий Носок - Изгнание [litres самиздат]

Урум же своего шанса не упустил. В два прыжка он оказался рядом с мамонтом и в мгновение ока взобрался ему на спину. Но управлять животным он не мог. Оставалось лишь положиться на него и надеяться, что гигант сумеет вынести распластавшегося на его спине йорга отсюда. Мамонт был в ярости. Он кидался в разные стороны, норовя затоптать людей, крутился на месте, тряс головой и страшно ревел. Люди рассыпались, как горох, когда он бросался в их сторону, но тут же смыкали ряды и выставляли вперед длинные копья.

«Поджигай,» – срывая голос, скомандовал Домиар.

Тут же со стороны лагеря показались четверо иноземцев: один – уже убеленный сединами, шел с пустыми руками, второй – молодой совсем человек, аккуратно нес небольшую, плетеную из лозы корзину с какими-то темно-серыми камушками, третий – мальчик-слуга, обмотав руки тряпьем, тащил глиняный горшок с ярко-малиновыми углями и железные щипцы, последним был стражник.

Поставив свою ношу на землю, мальчик и молодой человек тут же отбежали подальше. Старик присел у корзины и, не торопясь, извлек один из камней, обмотанный, как оказалось, длинной веревочкой, разлохмаченный конец которой свисал на длину ладони. Затем он щипцами извлек из горшка уголек и поджег веревочку. Убедившись, что фитиль не гаснет, быстро передал камушек стражнику. Тот, не медля ни секунды, бросил камушек под ноги мамонту.

Домиар, гарцуя рядом на лошади, внимательно наблюдал за всеми манипуляциями. Проследив взглядом полет камня, он замер в тревожном ожидании. Прошла минута, вторая.

«Не работает. Почему не работает?» – взъярился он на старика.

Тот, не отвечая, или и вовсе хладнокровно не обращая внимания на правителя, уже поджигал следующий фитилек. Брошенный меткой рукой стражника, камень приземлился аккурат между передними ногами мамонта. И несколько мгновений спустя раздался взрыв. Мамонт присел на задние ноги и непроизвольно навалил огромную кучу. Поднявшись, он никак не мог скоординировать свои движения, его шатало из стороны в сторону, как подвыпившего моряка. Кровавые ошметки свисали с его груди и живота, кровь ручейками стекала по ногам.

Старик, между тем, поджег следующий фитилек. Но старания его пропали даром, потому что мамонт, топчась на месте, просто затоптал огонек. Видимо, тоже самое произошло и с первым. Следующий взрыв взметнул кучу земли чуть подальше передней правой ноги гиганта и разорвал ему бочину. Мамонт протяжно взревел и ринулся в сторону степи в последней, отчаянной попытке спастись.

Урум сидел у него на шее ни жив, ни мертв. Он тоже был оглушен взрывами. Бежать мамонт не мог, по земле за ним волочились окровавленные куски шкуры с правой ноги, в разорванном боку сверкали ребра, бесформенное месиво кишок под животом свисало до земли. Силы оставляли гиганта с каждым шагом, с каждой каплей потерянной крови. В какой-то момент он споткнулся, передние ноги безвольно подогнулись и животное тяжело завалилось на бок. Соскочивший на землю Урум снова оказался один в окружении конных стражников, плотной толпой преследовавших мамонта по пятам.

Обоих ждал печальный конец. Пронзенный копьями Урум умер, царапая землю руками в бессильной ярости. Мамонта съели.

Фарух совершенно взмок, пот струйками стекал по вискам, мокрые кудри прилипли к шее, белую рубашку тонкого полотна можно было выжимать. Но пощады ждать не приходилось. Игра была в самом разгаре. Фарух изображал лошадь, держа в зубах цветную ленту, концы которой натягивала заливающаяся хохотом Лили, восседающая на его спине.

«Но, лошадка. Скачем в сад. Но,» – понукала она Фаруха, колотя его босыми, розовыми пятками по бокам.

Фарух покорно поплелся в сад. После получасового ползания на четвереньках по дому сил бегать уже не было. Ладони и колени горели огнем.

«Быстрее, лошадка, быстрее,» – нетерпеливо подпрыгивала на спине Лили.

«Лили, лошадка устала. Она больше не может,» – взмолился Фарух. – «Лошадке надо отдохнуть, выпить холодного вина.»

Капризуля тут же надулась, но все-таки слезла с его спины. Ничего страшного в этом не было. Лили быстро обижалась, но еще быстрее забывала об обиде, увлекаясь новой забавой. Фарух хорошо изучил дочь за последнюю пару месяцев: капризна, взбалмошна, обидчива, но отходчива, добра и жалостлива. В общем, ничего сложного. Нужно просто потакать ей в её забавах, делать все, что она хочет и ничего не запрещать.

«Совсем, как с её матерью когда-то,» – неожиданно пришло в голову Фаруху.

Лили оказалась донельзя хорошенькой – белокожей, ясноглазой, с круглым, смешливым личиком и охапкой черных отцовских кудрей, которые по случаю жары были заплетены в косы с ярко-алыми лентами. Со временем Фарух стал ощущать даже нечто вроде отцовской гордости, осознавая, что и он приложил руку (или вроде того) к рождению этой красивой девочки и по-своему привязался к ней.

Но порой Лили бывала невыносима, особенно когда раскапризничавшись, гневно топала маленькими ножками, обутыми в кожаные сандалики и верещала без умолку. Детские истерики – бессмысленные и беспощадные – страшная вещь. В такие моменты Фарух совершенно терялся и больше всего на свете хотел от души отшлепать капризулю. Сдерживался он, вспоминая суровое дядино лицо. Вряд ли ему бы это понравилось.

Дядя оказался прав во всем, как всегда. Проникнуть в дом под предлогом встреч с дочерью оказалось совсем несложно. Анаис – глупая курица, была всецело на его стороне. У Рузы внезапно вспыхнувшие отцовские чувства поначалу вызвали некоторые подозрения. Однако, долгие раздумья не были сильной чертой матери Лили, а потому подозрения были задвинуты в дальний ящик и благополучно забыты. К частому присутствию Фаруха в доме быстро привыкли. Он старался быть полезным и услужливым, принося сладости детям и свежие сплетни взрослым, но не мозолил глаза. Не редко бывал приглашен к обеду или чаю. Дядя мог быть им доволен.

Но подобраться поближе к Рузе все же не удавалось. Фарух чувствовал, что он для неё – не более, чем прошлогодняя пыль. У Рузы не было к нему неприязни, лишь равнодушие. А равнодушие – оно хуже вражды, преодолеть его невозможно.

Между тем Лили уже перестала дуться и затеяла новую игру – в красавицу. Эта игра Фаруху нравилась гораздо больше. От него требовалось лишь сидеть перед зеркалом и изображать капризную даму, вечно недовольную своей прической. Лили с упоением вонзила костяной гребень, украшенный тонкой резьбой, в его шевелюру, немилосердно выдирая целые пряди. Но Фарух был готов вытерпеть и это, только бы посидеть спокойно хоть четверть часа. Он подозревал, что на большее время игра, увы, не затянется.

Из-за окна послышался приглушенный смех. Дочери Анаис – погодки Стана и Семира, устроившись на качелях в тени развесистого, старого каштана, делились друг с другом девичьими тайнами. Фарух навострил уши. Чужие секреты – это всегда интересно, даже глупые – девичьи.