Лавина Кёрки - Кинжал призрака

Антрес встал рядом с Мастером и стал вместе с ним любоваться картиной. Он никогда не уставал это делать.

– Витту часто пытались нарисовать, но она всегда противилась. Боялась, что картины могут раскрыть ее тайну. Это единственный ее портрет, – с грустью в голосе сказал Призрак. – Она разрешила нарисовать себя только этому чудоковатому флорентицу… все время забываю, как там его звали.

Но Мастер догадался, кто автор, и без подсказки.

– Да Винчи, Леонардо да Винчи, – еле слышно пробормотал он, не веря, что перед ним находится неизвестный шедевр великого гения.

В глазах Мастера от восхищения в глазах загорелись огоньки. Он хотел дотронуться до холста, но его пальцы остановились буквально в сантиметре от него. Он не смел нарушить ауры священности, которая окружала картину.

– Я знаю, то, что я скажу сейчас, покажется немного заносчвым, но я всегда считал, что ни один человек, я имею ввиду смертный , не сможет достичь моего уровня, – Мастер нахмурился, но продолжал смотреть на картину. – Однако достаточно часто во время моих перерождений, особенно в более древние времена, я встречал тех, кто мог сравняться со мной, пусть и не вовсем. И вот я стою перед творением гения и понимаю, я вижу идеал. На котором к тому же изображена ленту, что сделал я.

Потом Мастер отвернулся от картины и посмотрел Антресу прямо в глаза.

– Но там, где я вижу мягкую смену тонов, ты видишь любимую женщину, – в его голосе появилась грусть. – И я чувсвую себя плохим человеком, потому что я не понял сразу же, какое значение имеет для тебя эта картина. Не в твоей натуре хранить какие-то вещи на память. Но, вероятно, ее портрет уменьшает твою боль.

Призрак тяжело вздохнул и потупил взгляд.

– Я скучаю по ней, – прошептал он.

– Я знаю, – кивнул Мастер. – Она много значила для тебя, поэтому ты и носишь ее ленту на своем предплечье.

Антрес ничего не ответил. Лента на руке – он считал это слабостью. А в слабостях Призрак меньше всего любил признаваться.

– Она умерла у меня на руках. Так же, как когда-то умер ты. Для многих людей я становился последним человеком, которого они видели в жизни. И я воспринимал это, как нечто нормальное. Но когда умирает близкий тебе, все совсем по-другому. Поэтому так важны вещи, которые Витта так любила.

Мастер снова взглянул на портрет Виттории. Да, Антрес много рассказывал об ней, но до того, как Мастер увидел эту картину, он не понимал, какая на самом деле эта золотоволосая красавица и что она сделала для Призрака. Он закрыл глаза и вспомнил ту темную безлунную ночь в Китае, когда он расшивал ленту нежно-розовыми лотосами. И вот теперь, глядя на свое творение на портрете Леонардо, Мастер понял, что он должен кое-что сделать.

Он повернулся к своему другу и сказал:

– Дай мне, пожалуйста, ленту Витты.

– Зачем? – нахмурился Антрес, всегда ревностно относившийся к тому немногому, что осталось у него от Виттории.

– Просто дай, – на лице Мастера возникла легкая улыбка.

Призраку пришлось снять с себя куртку и рубаху, чтобы выполнить просьбу друга. Он раззвязал тугой узел, от которого на тонком шёлке появились некрасивые заломы. Антрес протянул ленту Мастеру.

Мастер вернул ленту несколько дней спустя. Антрес долго вертел ее в руках прежде чем заметил, что на стороне свободной от цветочных узоров появилась новая вышивка – арабская вязь, точно такая же, как и на его книжале. Сделанная золотой нитью, она была еле заметна на ткани того же цвета.

– Зачем ты это сделал? – холодок в голосе как нельзя красноречиво подчеркивал то, что Антрес зол.

– Я хотел в это свое перерождение сделать какую-нибудь вещь для тебя, что-нибудь новое, – Мастер заговорил спокойно, старясь не подкидывать хвороста в огонь тех чувств, что испытвает сейчас Призрак. – Однако здесь, в этом доме, вглядевшись в глаза прекрасной девушки с картины, я увидел, что тебе действительно нужно. Ты прожил семь с половиной веков, много даже по меркам alius. И, тем не менее, ты с какой-то маниакальной настойчивостью держишься за привычные тебе вещи. Начиная от твоего занятия и заканчивая этим домом. И я вижу, как, ты скучаешь по своей женщине. Я не могу вернуть ее, но я могу вернуть ее alius. Если ты станешь невидимым, и на тебе будет ее лента, твой голос приобретет ту же силу, что и голос Виттории.

Антрес молчал. Его терзали противоречивые чувства. Он понимал, Мастер нанес новую вышивку на ленту Виттории исключительно с самыми чистыми намерениями, но тем не менее его душила злоба на своего друга из-за того, что он испортил вещь, которая принадлежала женщине, которую он любил.

Молчание Призрака было красноречивей любых слов. Даже его неподвижность говорила о многом.

Наблюдая за своим другом, Мастер вдруг осознал, что впервые в жизни, создав одно из своих творений, он совершил ошибку. Ошибку, которая может стоить ему дружбы с человеком, который оставался преданным ему на протяжении семи с половиной веков.

– Прости, – растерянно пробормотал Мастер. – Прости меня, пожалуйста. Я не должен был…

Антрес не хотел слышать, как его друг безпомощно лепещет пустые слова извинений. Он положил руку Мастеру на плечо, прося тем самым его замолчать. Призрак поднял на него свой обычный тяжелый и холодный взгляд.

– Я думаю, нам пора снова двинуться в путь.

И, как всегда, дорога помогла забыться. Она помогла заглушить не малую обиду, что терзала душу Антреса. Впервые за свою длинную жизнь у Призрака возникли сомнения по поводу того, кто для него Мастер. Он всегда считал, что нет никого важнее его старого друга, который много лет назад дал ему цель, благодаря которой Антрес обрел жизнь, вместо жалкого, пусть и очень долгого существования. Призрак не мог себе даже представить, что было бы с ним, если бы он много лет назад, убегая от погони, не встретил Мастера.

Однако каждый раз, снимая с себя перед сном рубаху, взгляд Антреса невольно подал на золотую ленту, повязанную на его предплечье, и его сердце сжималось от боли, потому что за сто лет, что прошли со смерти Виттории, горечь утраты не прошла.

Увы, Антрес не сознавал, насколько печально то, что семь с половиной веков он сроднился всего с двумя людьми. И если бы он это понял, ему не пришлось мучить себя до самой смерти Мастера тем, кто из них двоих для него важнее.

Мастер умер во сне, приятной смертью вдоволь нажившегося человека. Он не стал предупреждать Антреса или же оставлять ему прощальную записку. Мастер видел, время, которое по идее должно закалять людей, научило Призрака крайне тяжело воспринимать каждую потерю. Он не хотел, чтобы Антрес мучил себя подготовкой к его уходу, поэтому Мастер и смолчал.

Обнаружив по утру уже остывающее тело Мастера, Антрес совершенно не удивился. Чутье уже несколько месяцев подсказывало ему, что уход друга близок, просто по каким-то своим причинам он не хочет поднимать этот вопрос.