Александр Лекомцев - Надёжный флюгер. Юмористический фантастический роман-боевик

– Да, усталость наблюдается, – соглсился с ним Плотов. – Никуда от неё не денешься. Она своё берёт.

– Не совсем правый я был. Отдыхать нам надобно, – согласился с атаманом Буров. – Я пока костёр соображу и про жизнь подумаю. А вы без меня побудьте, пока я сушняк собираю. Оно правильно. В тоску своими разговорами и вы меня вогнали. Впереди у нас – сплошная неясность. Вот такие вот, господа-товарищи, дела не шибко и сладкие.

Но тут всё было ясно, поэтому Рында решил переместиться к зимовью, где совсем недавно погибла молодая и красивая Груня, да и муж её непутёвый, одноглазый Митроха.

Ярко горело пламя костра. Фёдор варил в котле какую-то нехитрую похлёбку из небогатых дорожных продуктов питания, используя частично запас Груни и Оренского. Не пропадать же добру.

Вечерело. Конечно же, колдуя и мудруя над костром и варевом, Фёдор думал о том, что, слава богу, продовольствия им, пожалуй, на дорогу хватит. Имелся же ещё и мешок ревнивого и несчастного Митрохи, который, умирая, так и не узнал, вернее, не понял, что насильно мил не будешь.

Сколько в мире-то большом чудаковатых людей, которые к ближним и дальним требовательны и постоянно провозглашают: «Ты люби меня и – баста!». А себя лично такими задачами, обожать кого-то, такие граждане зачастую не утруждают. «Не человеки, а сплошняком – животный мир».

Не ведал Фёдор, что сидящий рядом с ним у костра писатель и ультра-либерал Рында, по сути, приговорил его к смерти. Так надо для того, чтобы всё это читалось с интересом. Ведь Боб – автор, ему виднее… Может быть, писатель и прав, даже если он, практически, таковым считается с благословления тех «редакторов», которые даже о правилах русского языка имеют смутное или весьма искажённое представление.

Но любая лягушка годна со своей песней только для определённого периода времени. А годы, конечно же, не сразу, пусть не чугунные статуи, а память о них превращает в пыль. Непременно потомки «заблудших овец» с грустной улыбкой отправят их на переплавку. Суета сует? Однозначно. Но смысл данного устойчивого оборота был бы полней и определённей, если бы даже рядовой мудрец осмелился «с» в слове «суета» заменить на «х».

Сейчас же в роли писателя находился либерал (по идейным соображениям) по фамилии Рында и с нетерпением ждал, когда же анархиста-кашевара настигнет неминуемая гибель.

Раздался крик ночной совы… и вдруг Фёдор услышал ещё и едва уловимый звук – хруст ветки. Прислушался. Вроде бы, никого. Он не придал лёгким посторонним шумам никакого значения. Может быть, пробежала лесная мышь рядом, коих в тайге предостаточно. Да мало ли звуков. Рассёдланные и спутанные лошади стояли неподалеку, тихо похрапывая. В густой хвое кедров опять «засмеялась» сова.

Наклонившись к костру, Фёдор помешивал большой деревянной ложкой варево в котле. Вдруг, сделав в воздухе небольшой полукруг, на голову Фёдора опустилась петля и плотно сдавила его горло. Широко раскрыв глаза, умирающий анархист упал неподалеку от костра. Не ожидал смерти…

Из кустов торопливо выскочил Игнатка Барахчан. Он прихватил винтовку Фёдора, первое попавшееся на глаза седло. Потом поспешно привёл в походный порядок одну из лошадей, тихо вскарабкался на неё и скрылся в зарослях.

Буквально спустя несколько мгновений к костру подошли Григорий, Степан с лопатами и Виктор Оренский.

– Ничего, покойничков закопали нормально,– деловито сказал Степан,– ни медведь до них не доберётся, ни соболь.

– Какой ты умный, Стёпа, если медведю надо будет – он доберётся, – возразил Григорий и крикнул.– Эй, Федя, жрать желаем! Ставь на стол! А где же он, Фёдор-то? Куда спрятался?

Рокосуев, да и другие, стали оглядываться по сторонам.

Тихо и пугливо заржали лошади.

– Вот же он, удавленный,– сказал с безразличием Оренский,– и его смерть нашла. Жестокие годы!

– Дела,– сказал Григорий со вздохом, а и печалью, присев на корточки перед покойником.– И кто же его так смог?..

– Отомщу!!! – заорал истошно Степан.– Чтоб я землёй подавился, отомщу!

Он выхватил из ножен кинжал и швырнул его в ствол ближайшей сосны. Клинок на одну четверть вошёл в тело молчащего дерева. Оно-то причём? Сосна – только свидетель происходящего, но не творец зла. Да и говорить она не может. Для этого есть автор. Да ведь авторов-то много… Вского и разного натворили.

Оренский снял петлю с шеи покойника.

– Странный узел, странная удавка, господа. Сразу с двумя петлями,– задумчиво сказал он.– Я такую уже видел. Был у нас в отряде негидалец. Как его… Сейчас вспомню. Кажется, Игнатка Ба…

– Барахчан! – крикнул Степан и схватил Оренского за грудки.– Скажи, белая сволочь, это Барахчан?!

– Да, получается, что это Барахчан, анархистская сволочь,– Оренский оттолкнул от себя Степана. – Он делал такие петли, когда мы вешали на соснах красных, зелёных и серо-буро-малиновых. Надо признаться, мы тоже не были святыми.

Поручик посмотрел, куда-то, вверх, как бы, что-то припоминая.

Степан, заливаясь слезами, колотил рукояткой револьвера по уплотнённой корнями, таёжной почве.

– Отомщу! – всхлипывая, кричал Степан,– отомщу!

Григорий прислонил покойника к стволу дерева, придав ему сидячее положение. Он внимательно посмотрел на мертвеца и сказал:

– Федя, посиди тут с нами. Федя, у тебя где-то есть выпить с собой. Самогон. Помнишь, ты ещё хвастался? Ты сейчас покойник, а мы за помин твоей души и выпьем. Это обязательно надо.

– И у меня,– сообщил Оренский,– есть. Имеется спиртное, господа, не только у вашего друга, покойника Феди, но и меня, тоже будущего мертвеца, вашего покорного слуги. Тоже самогон. Думаю, он не хуже вашего. Чёрт возьми, гитару свою на поляне забыл!

– Хрен с ней, – почти закричал Степан, роясь в мешках, – с твоей гитарой! Куда она тебе, в гроб? Мы ж тебя завтра расстреляем. Сегодня, уж, хрен с тобой, поживи. Да и Федю вместе помянем. Хороший был человек. Не то, что ты, белая контра и враг народный.

– Я готов хоть сейчас быть расстрелянным, – признался Оренский. – У меня нет никакого желания, извините, небо коптить

– Ты, ваше благородие, чокнулся совсем! – сказал Рокосуев, – забыл, что ли… Сплошной день покойников. У тебя, мать твою, полюбовница погибла. А ты что, не помнишь? Тебе гитару подавай! Гитарист, бляха-муха!

– Ничего, дорогие мои анархисты, мои вечные враги, ничего я не забыл. Бог с ней, с гитарой! – Согласился с доводами анархиста Оренский.– Господа, попрошу вернуть мне мой револьвер. Слово офицера. Бежать из плена и убивать вас не собираюсь. Своей жизнью не дорожу!

– Какой? – Степан подсел к костру, подтягивая к свои ногам две большие фляги с самогоном, – какой револьвер?

– Револьвер системы «наган», образца 1886 года, номер…– по уставу начал отвечать Оренский, но остановился. – Уж вы-то, господа анархисты, знаете, что такое револьвер.