Людмила Перцевая - Чёрный конгресс [litres самиздат]

Ли Сунь, с которым они познакомились на представлении китайской оперы, на осторожные расспросы Бингвена сначала только посмеивался, а потом неожиданно предложил ему послушать поэтов. Их в последнее рационалистическое время расплодилось немеряно. Отчего бы?

Следующим вечером, как и уговорились, они уселись в покачивающуюся на волнах джонку, скользнули по тихому, в закатных перламутровых бликах озеру Сиху. Пошевеливая веслами, Ли Сунь с мечтательным выражением лица рассказывал:

– Я отрешился от всяческой суеты, хотя баланс личного бюджета мне все же приходится сводить. На работу хожу, на текущие расходы мне на Цифру зачисляют, но жилы рвать, как прежде, не намерен. Понимаешь, они там, наверху, меня всего как бы запрограммировали, просчитали, что и как я должен делать.

– И это разве плохо? – осторожно встрял Бингвен.

– Для них – нет, но я ведь не робот, я – живое существо, у меня должна быть свобода маневра! – Он засмеялся. – Представь, мать делает какую-то важную работу по дому, сынишка предоставлен сам себе, время от времени она восклицает: "Я всё вижу! Веди себя хорошо!" И продолжает мыть посуду или готовить еду. Он подползает тихонько к двери, роняет стул – и прячется. Она с недоумением оборачивается, не понимает, что случилось, почему стул грохнулся. А он неудержимо хохочет: подловил, подловил, ты меня не видела! Так было однажды со мной, и мама рассмеялась, ей была приятна моя смышленость.

Бингвен тоже улыбнулся, представив эту сценку. Но в мире взрослых ведь все иначе устроено!

– Ничуть не бывало, в мире людей всегда так, они преодолевают запреты и табу, пробуют сделать то, что сто раз у других испытателей давало отрицательный результат. Так они приходят к запредельным скоростям, преобразуют материю, переносят изображение и звук на расстояние.

Бингвен задумался. Нерешительно переспросил:

– И все это из озорства? Играя?

– По-разному. Но всегда в стремлении преодолеть стереотипы. Посмотри, как много здесь стало гуляющих, раньше всем им было некогда, она искали свои дыры и щели, чтобы пронырнуть к процветанию и успеху в бизнесе, торговле, спешили, торопились, ловчили… И вот их остановили одним строгим предупреждением: "Я всё вижу, веди себя правильно!" Но они опять ускользнули, в область неподконтрольную.

Полянки цветущего лотоса на воде невольно сдерживали ритм скользящих по глади озера Сиху джонок: гребцы давали поэтам насладиться зрелищем этих бело-розовых звезд, овалами сомкнутых листьев. Редкие острова близ берега были соединены изящными мостиками, но те, что удалены – загадочно безмолвны и таинственно безлюдны. Только бамбуковые рощицы что-то лепечут про себя, в ожидании философов, которые смогут понять и расшифровать их зеленые речи.

И на этих островках, и просто соединившись в плавучие группы джонок, люди разговаривали, восклицали, что-то декламировали. Из рук в руки переходили фарфоровые чашечки с напитком, то ли саке, то ли чай.

– Вы у себя на западе считаете Китай огромной мастерской копиистов, которые по вашим разработкам производят потребное миру количество ширпотреба, – сказал после минутного молчания Ли Сунь. – Но мы при этом поднялись над вами…на этой самой горе ширпотреба. И теперь можем вернуться к своей сущности. Китайцы – нация философов, мыслителей, которые всегда умели отрешиться от суеты, отгородиться от всего мира, задуматься над вечными истинами.

Волны плескались о борта суденышка, Бингвен греб очень осторожно, не совсем понимая, к чему его собеседник клонит, боясь сбить такое загадочное повествование. А тот неожиданно заключил:

– В поэтических состязаниях я прочитал вот это, очень емкое и актуальное послание. Послушай, как оно тебе понравится.

"Таракан в моей голове

Контролирует каждый шаг,

Но когда я лежу на траве

Он не ловит мысли зигзаг.

Непосредственна и свежа -

Неподвластна она сторожам!"

– Здорово, я бы так не смог, – похвалил Бингвен. – Но ведь если это конструктивная мысль, если она представляет интерес для человечества, она рано или поздно должна быть обнародована.

– Рано или поздно. Ключевые слова. Но она должна родиться в тиши. Вызревать, шлифоваться в кругу доверенных лиц, а не судей, выносящих приговор. – Лу Синь обвел рукой широкий круг, – вот эти все люди не мнят себя первооткрывателями, изобретателями, но они имеют право на свободный поиск. Слушай, да что это мы все так серьезно! Я считаю, что если ты человек, ты должен уметь написать стих! Или картину. Сочинить букет или по-новому сервировать блюдо. Ты умеешь?

– Я? Не знаю… наверное, нет… надо попробовать, никогда даже в голову не приходило!

– Экспромт! Только для тебя!

Лу Синь приосанился и продекламировал:

"В Сеть, что наброшена на мир,

Одна лишь мелочь и попалась,

Кавказ, Тибет или Памир

Волнует та рыбалка мало!

Вершины строгие глядят:

Как ты оценишь сам себя?"

Бингвен ошарашено кивнул. Он понял, что в человеческой популяции существует какое-то свое мерило масштаба, значимости личности. Он по этим меркам нужного развития еще не достиг, со всеми своими неслыханными возможностями. Да и то сказать, много ли в нем самостоятельно приобретенного, не заданного в конструкции изначально? Он глубоко задумался.

Буквально на следующий день он, внутренне конфузясь, оказался в мастерской именитого живописца. Там любители и профессионалы черной тушью копировали шедевры черно-белой живописи на шелковых свитках. Он уселся за одним из столов, взял в руку пучок кисточек, некоторое время присматривался, как ими жонглируют мастера. Подбежавший служка принес ему рулон, осторожно спросил, не хочет ли новичок сначала попрактиковаться на бумаге. Бингвен нахмурился и отрицательно мотнул головой. Служка не стал спорить. В конце концов, рисующий платит на выходе за все материалы!

Осторожно развернув белоснежный свиток, поглядывая на висящий образец, черный верзила заработал кистями, безошибочно выбирая всякий раз ту, что подходила по толщине. Он ни разу не уронил кляксу, не испачкал пальцев, изображение медленно и уверенно разворачивалось на белой плоскости во всей подробности старого пейзажа. Гора… сосны… хижины… паломники… бурлящий поток… мостки. Свиток раскручивался, картина переносилась на свежий шелк, повторяясь со сказочной достоверностью. Вокруг художника постепенно собирались любопытствующие, ни звука, ни вздоха, все боялись спугнуть это чудо!

Когда он аккуратно завершил работу тремя иероглифами поэтического послания, поднялся и отстранился, чтобы сверить копию с оригиналом, вздох изумления вырвался у десятка наблюдавших за священнодействием. Подошел и сам Учитель, признанный авторитет этого вида живописи. Видно было, что он поражен не менее своих учеников, особенно – быстротой исполнения и безупречной точностью. Но вопрос его был очень неожиданным и для Бингвена, и для всех присутствующих: