Людмила Перцевая - Чёрный конгресс [litres самиздат]

– Если тебе сейчас дадут еще один свиток, ты сможешь так же точно повторить шедевр?

Бингвен ответил утвердительно и безо всяких колебаний, его программа сканирования отлично показала себя в действии, несмотря на эксклюзивность исходных материалов. Учитель удовлетворенно кивнул, видно было, что иного ответа он и не ожидал.

– Не знаю, чем объясняется такая твоя способность, но ты – не Художник, в твоей работе нет ни малейшего признака индивидуальности. Она прорывается у всех, у начинающих и великих мастеров, и не важно, копируют ли они чужую работу или пишут с натуры. Они изъявляют себя, свое видение. Странно, что у тебя его нет совсем.

Ошеломленные зрители еще раз, уже совсем с иным прицелом, рассматривали свежую работу, потом подозрительно и чуть насмешливо оглядели автора, этого странного новичка, продемонстрировавшего технику, которой он владел в совершенстве. И сумевшего скрыть свое Я. Интересно, а оно у этого… почти как робота… вообще есть ли?

Очень довольный произведенным опытом, Бингвен отправился по своим делам. Рассчитываться за потраченные в мастерской материалы ему не пришлось, нашлись охотники (и немало!), которые готовы были заплатить за столь точную копию любые деньги. Говорят, даже состоялся аукцион. Но исполнителя это уже не интересовало. Он понял, что Творчество в любом его виде – не та стезя, на которой он может соперничать с Человеком. И вообще он здесь не для того.

Загадка развития земной цивилизации, которая шла непредсказуемыми витками, то взвиваясь ввысь, благодаря новым техническим и технологическим открытиям, то плавно возвращаясь на старые круги, пытаясь сохранить девственную природу мозга, приблизилась к разгадке. Оказывается, органика дорожит своей сутью, своей непредсказуемостью, сложностью построения алогичных прозрений, превыше всего ценит арсенал ресурсов и способностей, данных ей на вооружение Творцом. И весь этот хаос взлетов и падений, боковых маневров и затяжных периодов затишья – естественная для Человека среда для богатой нескончаемой игры Бытия. В ней есть победители и потерпевшие поражение, гремят салюты и траурные марши, смех и слезы в этой симфонии дополняют и подчеркивают остроту звуков, позволяя родиться гармонии. Нет и не запланировано в ней финала, какой-то высокой цели, к которой стремилась бы эта биологическая популяция.

Однако, любопытно, как вторая половина этой великой нации, ускользнувшая от чипирования на исторической родине, реализует свои амбиции в Африке? Они свою историческую родину в ажиотаже производства товаров никогда не жалели, а уж чужой континент, небось, готовы в клочья порвать!

Урсула кормила пятого. Она была забита, почти бессловесна, измождена до крайней степени. На ее похудевшем лице лежала извечная печать безнадеги и нищеты. Тенью сновала она по хижине и вокруг нее, неустанно хлопоча и успевая переделать за день массу важных дел: терла, скребла, варила, перешивала из рванья одежку, походя, приглядывала за детьми. Но когда в углу, на ворохе тряпья, пищал ее самый маленький, она кидалась к нему, бережно брала на руки, давала грудь. Несмышленыш не сразу ловил сосок, досадовал, кричал, и она помогала ему, слегка нажимала и поглаживала это вместилище молока. Сладкая струйка, брызнув в ротик, моментально успокаивала младенца, и он, жадно чмокая, тянул сосок и, захлебываясь, глотал, чмокал и глотал. Устав, отваливался, и на маленькой мордочке блуждала зыбкая довольная улыбка. А потом снова, словно спохватившись, припадал к груди.

Абдель, как-то случайно увидев, как молодая женщина кормит дитя, был поражен необычайным зрелищем: на лице Урсулы вместе с этим потягиванием и покусыванием соска маленьким ротиком разливалось небывалое блаженство. Тенью, откликом улыбки младенца, появлялась тут же улыбка и на исхудалом лице матери, озаряемым внутренним светом. Словно это она сама насыщалась жизненной силой, переливая ее сыну…

Он не мог понять, почему на этом материке при всей его привлекательности для инвесторов, процветании бизнеса, аборигены по-прежнему голодали и жили все той же примитивной убогой жизнью. Почему в селениях, все так же покачиваясь от недоедания, бегали голодные, пузатые малыши, а матери, неустанно рожали все новых землян, не зная, чем накормят их завтра, и сколько из новорожденных выживет. Ему категорически не нравилась новая мода – покупать этих черных головастиков и вывозить их на другие континенты. В этом было что-то противоестественное, отнимать младенца от матери, убивая великую любовь в самом зачатке.

Но и пресловутая гуманитарная помощь развитых стран была скверным решением проблемы. До таких, как Урсула, доходили крохи, львиная доля оседала в карманах распределителей, всякого рода благотворителей и посредников. Сколько же еще должно пройти веков, чтобы Африка, ее сыны, стали самодостаточными, а это необремененное мыслью топтание по кругу (почти животное!) хоть чуть-чуть приподнялось и пошло по спирали вверх!

Урсула, как и все женщины в деревне, еще выкраивала время и на переработку опорожненных кокосовых орехов, выдирала волокна, раскалывала на просушку скорлупу. К вечеру она теряла свою сосредоточенность, начинала оглядываться, замирала на одном месте, прислушивалась. Вот-вот должен появиться муж, то ли принесет какую-нибудь еду, то ли потребует от нее – кормить и обихаживать его, владыку. Ее сердечко сжималось от страха, а лицо темнело и дурнело от предвкушения этой встречи. Сказать откровенно, муж ее не был каким-то изувером, но вот этот испуг маленькой женщины заводил его, провоцировал на жестокость. Он словно долг выполнял, отвешивая ей с размаху оплеуху за оплеухой.

Проходящий мимо Абдель, к которому все поселяне уже привыкли, как к своему, на этот раз почему-то не удержался, да ведь, в конце концов, он и запрограммирован был на защиту человека от угрозы и беды. Невероятно удлинившейся рукой он цепко и больно схватил негра за плечо, медленно поднял его над землей, приблизил к своему лицу, вонзил глаза в глаза, выпученные от страха, и жестко транслировал: "Нельзя! Бить! Мать! Своих! Детей! Бог все видит!"

Наказуемый повис, боясь даже руки поднять для самозащиты, он только разевал и закрывал в ужасе рот, не в силах понять, почему стал таким легким и бессильным.

Абдель перевел глаза на Урсулу и тихо, стараясь говорить мягко и ласково, спросил ее:

– И что нам с ним сделать? Он тебе еще нужен?

Она, несколько опешив, все же быстро опомнилась и торопливо закивала:

– Нужен, нужен, муж на работу ходит, еду приносит, он Урсулу любит, Урсула его любит, опусти его на землю, ты его напугал!

– Ты слышал? Урсула хочет, чтобы ты жил. Живи!