Лидия Бормотова - Степной принц. Книга 2. Аксиома Шекспира

***

Штаб-ротмистр Валиханов держал в руках новенький мундир и внимательно разглядывал его со всех сторон. Хорош! Откуда ни взгляни. Пошит у дорогого столичного портного из добротного зелёного сукна. С золотыми аксельбантами. Он принялся впихивать свои плечи в эту красотищу. Денщика звать не хотелось. Повернулся к зеркалу на стене. Номер гостиницы был хорошо меблирован, здесь останавливались только состоятельные люди, благородного сословия, голытьбе не по карману. Прозрачное серебро отобразило в полный рост статного офицера, удивительно похожего на Лермонтова.

Чокан приехал в столицу более полугода назад. От Москвы до Петербурга его домчал поезд. Впервые он катил по железной дороге. Начальная оторопь быстро сменилась восхищением. Однако более всего его разбирал смех: уж каких только небылиц не насочиняли наивные, любопытные и до жути охочие измышлять чудеса киргизы про железного коня, пышущего паром. Он ещё в дороге решил, что остановится в гостинице Демута. Здесь когда-то снимал номер Пушкин. А потом, когда сам он только осваивался с образом Алимбая, – Иван Виткевич. Вскрыв дверь, разведчика нашли на полу мёртвым, а в потухшем камине горбилась кучка пепла. Поручик суеверным не был. К этому времени научный отчёт Ковалевским был уже получен и, должно быть, прочитан. А его жизнь, уцелевшую в опасном путешествии, не так-то легко отнять. Он сумеет за себя постоять. Учителя были хорошие.

Чокан развернулся на каблуках, пытаясь разглядеть в зеркале спину. Слегка тесноват в груди. Или, может, так кажется с непривычки. Потом разносится – будет прыгать в него с седла.

Сегодняшний приём был очень важен для Чокана. Он волновался, как мальчишка на первом в жизни экзамене. Впрочем, в кадетке он так не переживал. Там, по крайней мере, он знал, о чём пойдёт разговор на предметном испытании и какие знания потребуется продемонстрировать. А тут…

Даже аудиенция у царя, помнится, не вызывала у него такого мандража…

– Чёрт знает, что! – выругался он вслух.

Раз!

Чокан вздрогнул и бессознательно оглянулся. Так явственно прозвучал в голове голос… Голос, дороже которого ничего не было на свете. Он на миг зажмурился и тряхнул головой. Новые события, люди, впечатления, навалившиеся на него в таком невероятном количестве и разнообразии, приглушили терзающую память. Но она никуда не делась. Запряталась поглубже, притихла. И при каждом неосторожном слове, брошенном вскользь, поднималась во весь рост.

Великая княгиня Елена Павловна, жившая в Михайловском дворце, славилась не только своими благотворительными делами, не только как основательница Крестовоздвиженской общины сестёр милосердия, которые выхаживали раненых во время Крымской войны и которым многие были обязаны жизнью. Знаменитые вечера, так называемые «четверги», которые Елена Павловна устраивала с сороковых годов, по сей день манили всякого неравнодушного к будущему обустройству России, ибо там собирался весь цвет мыслящих и прогрессивно настроенных людей. Там обсуждались вопросы политики, в их числе – проекты реформ, горячей сторонницей которых была сама хозяйка салона, мир культуры, литературные новинки, среди которых не обделяли вниманием статьи Чернышевского и Чичерина в «Современнике», а также статьи запрещённого революционного «Колокола», который выписывала царская семья и который регулярно приходил в Омск на имя генерал-губернатора Гасфорда. Поручик Валиханов на правах его адъютанта был знаком с содержанием журнала.

Попасть на эти четверги далеко не каждому предоставлялась возможность. И не только потому, что венценосная хозяйка салона, приходившаяся тёткой нынешнему императору, по дворцовому этикету могла приглашать людей только из высшего света. Отнюдь. Приглашения рассылали её фрейлины, княжна Львова или княгиня Одоевская, а посему щекотливый вопрос социального статуса решался безболезненно. И будь ты хоть в трижды десятом поколении знатная и почитаемая особа, но если не проявил себя как мыслящий государственный деятель, или как талант в любом виде искусства, или как бесстрашный герой на благо Отечества, словом, не совершил ничего выдающегося, сто́ящего внимания и уважения, двери Михайловского дворца для тебя закрыты. Это была уникальная возможность в непринуждённой, неофициальной обстановке встретиться высоким государственным деятелям с учёными, писателями, музыкантами и живописцами, иностранными дипломатами, отпрысками дома Романовых. Захаживал сюда и император Николай I, «искренний и любящий друг» Елены Павловны. После его смерти в 1855 году она стала старшим представителем царского двора и сумела занять достойное место в сложившейся политической ситуации. К её мнению прислушивались и в просьбах отказать не могли. Вот и хирург Пирогов после собственных просьб, оставленных без внимания, прибегнул к её протекции и немедленно получил монаршее позволение отправиться на фронт в Севастополь для обустройства госпиталей.

Получив приглашение, Чокан сначала несказанно обрадовался. Потом испугался. О чём он может говорить с этой блистательной женщиной? Она дружила с Пушкиным. И их отношения восторгами друг от друга не ограничивались. Они были доверительными, и общение обогащало обоих. А он? Ну, чем он, азиатец, может быть ей интересен?

Ну да. Его появление в Петербурге произвело небывалый фурор. Егор Петрович Ковалевский, директор Азиатского департамента, первым встретил Чокана с распростёртыми объятиями, ибо уже прочёл «О состоянии Алтышара…» и мнение о нём выразил коротко и ёмко: ГЕНИАЛЬНО! Выступать перед учёной элитой столицы с «Алтышаром» было бы равносильно всенародному признанию: я – разведчик. Это он сообразил ещё в Омске, когда закончил отчёт. А посему написал другой, больше сообразующийся с миссией путешественника и исследователя, – «Очерки Джунгарии», с которым и взошёл на кафедру. Правда, прочитал не целиком, в извлечениях, иначе бы не уложился в отведённые два часа. Его выступление, даже сокращённое, превратилось в триумф, и именитые мужи науки единогласно избрали его в действительные члены Императорского Географического общества, стоило Петру Петровичу Семёнову огласить сие предложение.

Аудиенция у царя (которую далеко не всякий видел даже во сне), производство в чин штаб-ротмистра (в его-то годы! Да не за военные подвиги!) и награждение Орденом Святого Владимира (военный министр с подачи Гасфорда обратился с ходатайством об Ордене Святой Анны, однако император счёл заслуги Валиханова много превосходящими упомянутой награды и собственноручно сделал пометку на полях, повысив статус героя) – всё это принесло Чокану бешеную популярность. Его наперебой приглашали в знатные дома на балы, в модные салоны, на обеды и ужины. Каждый вельможа хотел похвастаться перед гостями знаменитостью. Эвона как! Азиатский инородец! Европейски образован! Деликатного воспитания – вы только посмотрите, с каким изящным достоинством целует он ручку даме, как уверенно и непринуждённо делает пируэты на паркете в менуэтах и полонезах! А его манерам и этикету вежливости не грех поучиться многим потомственным дворянам! И при всём том прошёл огонь, воду и медные трубы среди диких кровожадных головорезов! Ну, надо же! А с виду и не подумаешь! Совсем молоденький… Благородные матери семейств, имевшие на руках дочек на выданье, тоже вздыхали, глядя на него: уж так хорош собой! И талантлив, и бесстрашен, и богат, и знатен (султан! – это вам не кошка чихнула! экзотично, правда, но для славы – самое то!). И венец всех ахов – обласкан царём!