Лидия Бормотова - Степной принц. Книга 2. Аксиома Шекспира

Взгляд Григория тем временем упал на красивую открытку-приглашение на столе с вензелями царской фамилии:

– О! Так ты собирался ехать? Я помешал?

– Ты, друг мой, помешать мне не можешь, даже не надейся! – и, взяв его двумя руками за плечи, усадил на диван. Круглые маленькие очки недоумённо поблёскивали, и Чокан не стал дожидаться новых предположений приятеля, сообщил ему:

– Еду. К великой княгине Елене Павловне…

– О-о! – опять начал подыматься Потанин, но хозяин прижал его плечи, не позволяя встать.

– Время ещё есть. Успеем поговорить.

– Я собственно, ненадолго, – начал извиняться Потанин, испытывая неловкость, что вклинился, когда на кону такой визит.

– Сиди-сиди, ничего не горит, – хозяин плюхнулся рядом. – Рассказывай, что нового.

– Я был у Семёнова.

– И?

– Поздравляю тебя! Твои «Очерки Джунгарии» будут изданы в «Записках русского географического общества» в будущем году. В первой и второй книгах!

– Я знаю.

– Откуда?! Об этом пока не говорят.

– От Бекетова. Андрея Николаевича.

– Ты был у него? – Потанин неверяще уставился на Чокана. – Зачем?

– Был. Уже несколько раз. Он сам меня зовёт. Видишь ли, ему поручили подготовить к печати мою рукопись…

– А-а, понятно.

– У них замечательная семья. И – представляешь? – Бекетовы – наши земляки! Елизавета Григорьевна, его жена, – дочь того самого Карелина, который до сих пор живёт в Оренбургской губернии.

– Ну, стало быть, вам было о чём говорить. Впрочем, что я? Ты с чёртом лысым найдёшь общий язык!

Чокан, даже глазом не моргнув на издёвку, в которой восхищения и зависти было больше, чем желания поддеть, продолжал:

– Удивительная фамилия! Елизавета Григорьевна, конечно, поведала мне не все родовые связи, но и того, что я узнал, хватило. Бекетовы и землицу на Ангаре открывали, и на театре отметились, и в науке, один даже партизанил с Денисом Давыдовым, а в родстве – с Карамзиным, поэтом Дмитриевым, Аксаковыми, Тургеневыми… Потрясающе!

– Я вижу, весь учёный мир столицы стал твоей средой. Ты в нём как рыба в воде.

– Литературный – тоже. Далеко не весь, конечно, но жаловаться – грех. Кстати, ты помнишь Митю Менделеева?

– Сына Катерины Ивановны Капустиной? От первого брака? Как же! Ты рассказывал: вы подружились…

– Ну, подружились – громко сказано. Так… детские шалости. Он приезжал домой на каникулы… Так вот. Андрей Николаевич сказал, что Дмитрий скоро возвращается в Петербург из Гейдельберга. Вот тогда, я думаю, подружимся.

Они ещё долго говорили. Обсуждали новости, неотложные дела, старых и новых знакомых. Наконец, Чокан спохватился:

– Пора.

Потанин тоже встал, взял пальто.

– Мухаммедзян! Шубу! – голос приятеля, пару минут назад звучавший сердечно, оделся в стальные латы и требовал беспрекословного повиновения. Бывший однокашник даже вжал голову в плечи, словно его хлестнули кнутом.

Он с изумлением наблюдал, как подскочивший денщик старательно навешивает на плечи господину меха, оправляет, разглаживает. А друг его стоит с надменным лицом и задранным подбородком, застыв статуей, и не торопится отпускать слугу. В голове промелькнуло: как портит людей слава, прежде такой спеси за киргизским мальчиком не водилось. Когда же денщик вышел, с Чокана будто водой схлынула чванливость, и на губах заиграла одна из самых ядовитых его ухмылок. Он не удержался и процедил сквозь зубы:

– Пусть знает своё место, мразь!

Потанин, уже на улице простившись с другом, долго глядел в след удаляющейся пролётке. И думал: что это было? Самодурство зазнавшейся знаменитости? Но в разговоре он не почувствовал, чтобы штаб-ротмистр кичился своим положением. Да и в прежние встречи он вёл себя по-человечески. Или здесь что-то другое?

Вот он и в святая святых! Массивные мраморные колонны, подпирающие недосягаемый свод, разрисованный потолок и стены, барельефы у самого карниза, огромное строгое зеркало в резной раме над камином, высокие, выше человеческого роста, вытянутые окна в обрамлении тяжёлых портьер, драпированных волнами. Под ногами – крупный орнамент паркета, составленный из разных пород древесины, начищенный до блеска. Над головой – роскошная люстра, сверкающая хрустальными гроздьями подвесок в свете множества свеч над ними. Да не одна люстра. А ещё канделябры – на камине, в простенках. Гостиная иллюминирована по случаю очередного четверга.

В зале полно гостей. Некоторые сидят на резных деревянных стульях или кушетках возле небольших круглых столиков, беседуя, другие переходят с одного места на другое, увидев знакомых или для знакомства.

Чокан перевёл дух. Слава Аллаху, он не в числе первых. Вот что значит дальновидно затянуть беседу и отодвинуть время своего появления. Как бы он выглядел, примчавшись, словно ошпаренный, прежде других?

Он отыскал глазами хозяйку, сидевшую недалеко от камина, и пошёл прямиком к ней «отдать салям».

Старость не красит человека. Но Елена Павловна в свои пятьдесят четыре года не казалась старой. Одухотворённое лицо, благородство, живой блеск в глазах и непритворный интерес, обращённый к собеседнику, располагали к общению, а изящная курносинка придавала её облику трогательности, сокращала дистанцию. Штаб-ротмистр был поражён её красотой, которая не полиняла со времени, когда с неё, юной, писали портреты именитые художники, только стала солиднее, увереннее. Она сразу его заметила, обратив а его сторону внимательный взор. А он прямо так и сказал, остановившись в трёх шагах перед ней:

– Салям алейкем, Елена Павловна! – чего прикидываться-то? Монгольское лицо изрядно его аттестует само по себе. Да и она знает, с кем имеет дело. «Ваше Высочество», с которым он намеревался обратиться, не выговорилось: здесь не официальный приём при дворе, где иерархия чинов и званий превыше всего, да и публика весьма разношёрстная. Нет смысла кичиться высоким служебным положением или родовитостью, не за тем собрались. – Позвольте представиться: штаб-ротмистр султан Валиханов.

Его открытость, достойная степного принца, привела её в восторг. Одарив красавца-офицера материнской улыбкой, она указала на место рядом с собой, приглашая принять участие в разговоре.

И только теперь Чокан разглядел остальных гостей. Рядом с княгиней стоял, опершись рукой на спинку кушетки, её преданный друг и его хороший знакомый Николай Алексеевич Милютин, который улыбчиво ему кивнул. Товарищ министра внутренних дел. У него и его брата Дмитрия Алексеевича, тоже товарища министра, штаб-ротмистр бывал не раз и хорошо сошёлся с обоими. Но с первым его связывали более тёплые отношения. Может быть, благодаря его реформаторским идеям, которые сын степи принимал близко к сердцу, ибо они касались и его народа. Поговаривали, что император Александр считал инициатора реформ «красным», «революционером» и не шутя рекомендовал исправить свою репутацию. А вот княгиня любила его как близкого друга и единомышленника.