Петр Илюшкин - Страшная граница 2000. Часть 3

Ночью эта поганая мерзкая плесень, мерцающая бледным синим светом, смотрелась ужасно!

– Тыловики поганые! Не могут ремонт сделать! Только и воруют деньги! – злобно пробурчал я, нащупывая в потёмках выключатель.

Включив свет, я замер от неожиданности.

На солдатской табуретке сидел, привалившись к заплесневелой стене, мой сосед по общаге Вадим Кононов. Лицо его, обезображенное длинным шрамом, отражало жуткое уныние. И бледнело какой-то страшной восковой мертвечиной.

– Товарищ майор! – бодро прогудел я. – Ты чё к стене притулился? Там же плесень. А она смертельная!

– Смерть-смерть! – не открывая глаз, эхом отозвался сосед.

Всё так же, не открывая глаз, Вадим нащупал на столе сигаретную пачку, медленно вытянул сигарету и чиркнул спичкой.

Затянувшись, он кашлянул и горестно вздохнул:

– Какой же я майор? Я – никто, и звать меня никак! Уволить уволили, а квартиры не дали. Двадцать лет выслуги – коту под хвост!

– Подожди! Ты ж говорил, жилищная комиссия сегодня рассматривала вопрос уволенных с военной службы. Вроде обещали всем уволенным дать квартиры.

Вадим втянул табачный дым так, что опять закашлялся. И молча отвернулся к тёмному ночному окну.

Глядя на уныло опущенные плечи майора запаса, мне стало жутковато. Поза его мгновенно напомнила давний случай в госпитале.

Мне, курсанту военного училища, резали тогда гланды.

Вечером зашёл в умывальник.

А там – на солдатской табуретке старик. И дымит вонючей беломориной. Рядом стоит его пожилая супруга. Молчит и плачет.

Мне, дураку, ничего лучшего не пришло в голову, чем сделать замечание:

– Здесь курить нельзя!

Отставник меня не услышал. А жена…

Жена его начала рыдать. В голос рыдать.

Через час отставник умер. Тяжёлая форма онкологии у него оказалась. И жене об этом сказали.

С тех давних пор и гложет меня совесть.

Но военная служба не давала времени на такие воспоминания.

А тут вдруг вспомнилось! Твою дивизию мать!

Чтобы отвлечь соседа от его тяжких дум, я начал ругать нашего главного тыловика генерала Федотьева:

– Прокуратура ему указала, что квартиры распределяются незаконно. Всяким любовницам выделяют квартиры, причём вне очереди, а боевым офицерам – шиш с маслом!

– Шиш с маслом! – эхом отозвался Вадим, затягиваясь сигаретой.

Прокашлявшись, он постучал по груди:

– Вот тут болит! Сердце болит от несправедливости! Сегодня ходил в штаб. Генерал Федотьев сказал, квартир нет. И через три года не будет. И предложил освободить комнату в этой общаге.

– Как освободить? – не понял я. – Ты ж двадцать лет отслужил. Пускай тогда постоянное жильё дают!

Вадим выпустил клуб дыма и усмехнулся:

– Бомж я теперь, вместе с женой и дочкой! Настоящий бомж!

– Как бомж?

– Вот так! Завтра – суббота, буду собирать вещи. В понедельник тыловики придут выгонять из комнаты!

Очень странно! Выгонять из микроскопической комнатушки боевого офицера вместе с семьёй? Офицера-сапёра, отдавшего здоровье своей Родине-матери, твою мать?

Здоровье сапёра осталось в ледяных горах Чечни, вышибленное подрывами при разминировании боеприпасов.

«По здоровью» и уволила майора.

Уволить уволили, а квартиру дать забыли.

Но, конечно, пообещали. Мол, кровь из носа, но получишь свою квартиру. Потом когда-нибудь.

– Генерал ещё сказал, что очередь на квартиру, в которой я состою, не уменьшилась. Наоборот, увеличилась. Впереди меня оказались оказались сотрудники военной прокуратуры и всякие подозрительные типы. – с горечью дополнил Вадим.

«Вот скоты! – подумал я. – «Любовницам раздают квартиры, а боевых офицеров уничтожают в плесени общаги!»

Размышления мои прервал возмущённый бас прапорщика Алексея Рощина, нашего соседа по общаге.

Ему, похоже, тоже не спалось в эту предсубботнюю тёмную ночь. Вот и зашёл, так сказать, на огонёк, заслышав полуночников.

Поняв, о чём речь, тоже возмутился:

– Сегодня был в штабе, выяснял продвижение жилищной очереди. И что узнал? Меня, оказывается, в очереди нет! А куда делся, прапорщица Вихарева, секретарь комиссии, не знает.

«Вот поганцы!» – подумал я. – «Ведь Рощин – не просто прапорщик. Не заведует он продуктовым складом. Рощин – композитор! Кроме того имеет звание „Заслуженный артист России“. И его, заслуженного человека, выбросили из жилищной очереди!»

Вадим закурил очередную сигарету и невесело улыбнулся:

– А ты ещё гимн сочинил погранвойскам! Как там у тебя?

– А на плечах у нас зелёные погоны!

– Ага, зелёные! Только с плесенью! – ехидно прокомментировал я. – Ты славишь погранвойска, а тыловички оставили тебя без жилья! И не только тебя. Видишь, майору тоже не хотят давать. А послезавтра выгоняют, выселяют из общаги.

Вадим, к нашему с Рощиным удивлению, затушил окурок и молча вышел из тесной тёмной кухни.

– Плесень! Вадим! На спине плесень! – крикнул я вдогонку, заметив в сумеречном свете чёрно-зелёные лохмотья на его рубашке.

Майор запаса меня не услышал.

А рано утром он деликатно постучал в дверь нашей комнатушки.

Когда я, зевая спросонья, открыл дверь, Вадим предложил спуститься вниз, во двор:

– Там уже наши ребята!

– А ты чего в парадке, да с орденами? – удивился я раннему визиту и особенно парадной форме майора запаса.

– Прощание славянки! И со славянкой! – туманно пояснил он, направляясь к выходу из общаги.

Внизу, во дворике, уже стояли наши соседи – офицеры.

Курили, недоуменно переглядывались.

Вадим обнял каждого из нас:

– Не поминайте лихом!

Пока мы удивлённо переглядывались, майор, позвякивая многочисленными наградами, отошёл метров на двадцать, к стене могильного склепа.

Что-то достав из карманов брюк, он крикнул:

– Прощайте, ребята!

Взрыв потряс маленький дворик общаги, а стена могильного склепа стала красной.

Мы замерли в оцепенении.

– Граната! Из Чечни привёз! – прошептал кто-то.

– Плесень его погубила! Тыловая плесень! – зло сплюнул Рощин.

Вспоминая все эти общажные мерзости, я заваривал зелёный туркменский чай и нарезал лимончик. Всё это – для своего друга Володи Шаркова, редактора «Старгопольского меридиана».

Через секунду двери моего корпункта хлопнули, и Володя радостно доложил, протягивая свежий номер газеты:

– Каков заголовок! Сенсация! Бойцовские верблюды рубятся страшно, насмерть!

Взяв газету, я улыбнулся. И вспомнил вчерашний день.

Как всегда, Шарков удивил неожиданной темой:

– Петро! Выручай! Завтра – первое апреля, а мои девчата ничего не нашли смешного. Ставить нечего! Давай вспомни что-нибудь эдакое!

Насмешливо хмыкнув, я напомнил другарю: